Над лабиринтом раскинулся небесный полог, шатер, инкрустированный созвездиями, расчерченный хвостатыми кометами. Созвездия напоминали птенцов с распахнутыми клювами. Кометы – червей, которых жуткие птенцы ловили на лету.
Поразительно, однако страха Корней не испытывал. Лишь тревогу и желание поскорее покинуть этот подвешенный в космосе мирок.
На площадке, огороженной плитами, лежала Оксана. Он заметил ее в последнюю очередь и бросился к распростертому телу. Оксана была обнажена, она определенно спала. Облачко пара формировалось у посиневших губ. Кожу покрывал иней – он замуровал веки, посеребрил волосы, расползся белой плесенью, уродливым гримом, вторгся даже в распахнутый рот, окутав десны, зубы, язык.
«Нужно вынести ее отсюда».
Что-то подсказывало: за пределом лабиринта плоть отогреется. Оксана оживет.
Он поднял ее на руки, практически невесомую, шершавую, будто кипа бумаг. От холода покалывало пальцы.
– Не бойся… – прошептал Корней, направляясь к прорехе между скособоченными камнями. В плитах зияли отверстия. Виднелись полустертые надписи с именами и датами.
«Альберт, – прочел Корней. – Вилма».
Чья-то тень промелькнула в бойницах. Блеснули круглые очки и белоснежные зубы.
Корней шагнул в проем и оказался в узком коридоре.
И здесь он был не один: на зеленом от лишайника бетоне стояли три коленопреклоненные фигуры. Соловьевы: директор издательства, его супруга Алиса и милая дочурка. Они молились камню, испещренному письменами. Корней изумился, догадавшись, что на граните высечено расписание трамваев.
– Коль, – обратился Корней к начальнику.
Соловьев оставался безучастным. Но его жена прошипела:
– Мы спим!
И оскалилась.
Кто-то прошагал по соседнему коридору.
Корней протиснулся мимо Соловьевых.
Проход разветвлялся. Корней выбрал маршрут интуитивно. Мысли о письменах (трамваи шли в Прагу с Луны) выветрились. Пробоину в стене сторожил Анатолий Анатольевич Грач, учитель химии. Он поигрывал телескопической указкой и ухмылялся:
– Две ночи. У вас есть две ночи, чтобы вернуться в класс.
Болезненно заныл мочевой пузырь. На мгновение каменный сад стал закоулками интерната. Корней почуял запах сырости, котельной, казенного белья.
Поддерживая ношу левой рукой, он выпростал правую и перехватил занесенную для удара указку. С легкостью вырвал ее – сухо хрустнуло запястье учителя. Корней хлестнул указкой по осклабившейся физиономии. Грач рассыпался комьями спрессованной пыли и паутины. Корней чихнул.
– Будь здоров.
Он никак не ожидал услышать этот голос под колючими чужими звездами.
Маринка прислонилась к надгробию и ковыряла ногтем вросшие в камень ракушки.