– Ты оставайся, – нахмурился Хоакин. – Мне нужно поговорить с товарищем наедине.
Каменщик, немного оробев от такого тона, послушался и отступил. Но Эмма не робела.
– Он со мной, – заявила она, сама открыла дверь и впустила Антонио.
Молодой республиканский активист не стал возражать и предложил Эмме присесть на ящик. Сам сел на другой. Телохранители и Антонио остались стоять.
– Сегодня ты преподала нам урок, – начал он, слегка прочистив горло и невольно разглядывая ноги Эммы, скрещенные под юбкой, которая под взглядом молодого человека каким-то непостижимым образом укоротилась. – Нам нужны такие женщины, как ты, способные вселять боевой дух… пробуждать пыл в сердцах, вдохновлять на защиту рабочего дела.
Хоакин со всей страстью пустился произносить вторую речь, на этот раз для единственной слушательницы, которую с явным удовольствием оценивал взглядом, улыбался ей, касался время от времени, будто желая подкрепить высказываемую мысль. Эмма искоса взглядывала на Антонио, который слушал, нахмурившись так, что густые брови сошлись на переносице. Каменщик стоял рядом с двумя телохранителями, такими же высокими и сильными. Молодой республиканский активист был ненамного старше ее. Был он дерзким и, подумала Эмма, судя по всему, бессовестным. Велеречивый, с улыбкой настолько заразительной, что Эмма невольно улыбалась в ответ. Обольститель, он знал, что хорош собой, и вел себя соответственно. Надел поношенный, потертый пиджак, чтобы не выделяться из рабочих, которые его слушали, но ботинки его выдавали: хотя и грязные, они были гораздо дороже тех, что мог себе позволить любой рабочий. Он их нарочно запачкал, решила Эмма, одергивая юбку, чтобы хоть на несколько сантиметров прикрыть ноги, так привлекавшие оратора.
Хоакин Тручеро закончил речь и на прощание пригласил Эмму в новый штаб Республиканского Братства, который Леррус разместил на Эшампле, рядом с университетом, и тут она осознала, что почти не вслушивалась в слова импульсивного активиста, больше думая о том, как выглядит она сама, как выглядит он, как Антонио реагирует на постоянные прикосновения республиканца то к ее руке, то к плечу, то к локтю. Однажды он позволил себе коснуться даже ее волос. Эмма пыталась припомнить, что он говорил тогда: вроде советовал их остричь, чтобы быть на кого-то там похожей… Мать твою, еще не хватало, чтобы какой-то юнец ей указывал, что делать с волосами! И все-таки, когда его пальцы скользнули по шее…
– Эмма, мы идем?
Эмму как будто пробудил хриплый, мощный голос Антонио. Откуда такой тон? Поняла откуда, увидев побагровевшее лицо каменщика и обнаружив, что сама стоит, погрузившись в размышления о стрижке волос и держа за руку Хоакина Тручеро.