У Эммы невольно закружилась голова при виде пустых парт; она потрогала желобок для карандашей, полистала буквари, простые, для начального обучения, по каким и сама занималась в детстве. Она не видела себя в роли учительницы, но и не могла отрицать, что предложение для нее лестно.
– Ты сказала мне, что умеешь читать и писать, – напомнил Хоакин.
«Я это сказала?» – всполошилась Эмма.
– Да, умею, – призналась она, – но стать учительницей…
– Твое место здесь.
– Мое место на улице. Стоять в живой цепи перед жандармами. Я никогда никого ничему не учила.
– Улица от тебя никуда не убежит, – заверил Хоакин, – и ты выступишь во главе работниц, которых просветишь. Важно не только научить их грамоте, но и склонить к нашему делу. К борьбе против Церкви…
– Если они и правда работницы, их уже не надо склонять, – перебила его Эмма, взмахнув рукой.
– Не будь так уверена.
– Любая работница знает, кто ей враг!
– Нет! – решительно возразил Хоакин. – Не суди по себе. Я поэтому и предлагаю тебе эту должность. Многие из наших товарищей, работницы, республиканки, все-таки склоняются к вере. Надо признать: за редкими исключениями женщины из рабочей среды невежественны и суеверны. – Эмма хотела вмешаться, но он остановил ее движением руки. – Не только у нас, в этой проклятой отсталой стране, прозябающей под гнетом попов и знати; то же и во Франции, на примере которой мы учимся. Там женщин не допускают к голосованию по той же самой причине. – Сомнение, отразившееся на лице Эммы, заставило Хоакина продолжить диатрибу. – Женщины слабы и доверчивы, поэтому они легкая добыча для попов. Это всем известно. Сама посмотри: если церковник кого-то обратил в веру, будь уверена, что речь идет о женщине. Ими движет не только похоть, они знают: подчинив женщину себе, можно повлиять на ее мужа, даже заполучить его голос на выборах, и призирать за воспитанием детей. Когда женщина исповедуется, – заключил он, – муж теряет всякую власть над женой и семьей: жена отдает себя в руки Господа через посредство исповедника.
В отличие от той первой встречи в кладовке таверны, Эмма вслушалась в его слова и серьезно задумалась над ними. В прежние времена она слышала иногда от Хосефы, что некоторые женщины-анархистки предавали дело и примыкали к Церкви. Мать Далмау и Монсеррат в гневе честила их на все корки и да, называла легковерными и невежественными, идолопоклонницами, предательницами; все так, как утверждал молодой активист.
– Не раздумывай, – снова приступил к ней Хоакин. – Ты нам нужна. Надо просветить товарищей-женщин, только так они смогут освободиться от влияния попов. Улицы на твою долю хватит, не сомневайся.