«Как же не показывать?» – спросила себя Эмма. На самом деле ей нравилось давать уроки, это окрыляло ее. Дарило такое сильное удовлетворение, что она выходила из Братства, полная гордости. В классе было семь женщин, все старше ее, от тридцати пяти до пятидесяти. Домохозяйки, матери семейств. На занятия – по понедельникам, средам и пятницам – никогда не приходили все. Всегда у кого-то появлялось неотложное дело, заболевал ребенок, намечалось собрание, но они не бросали учебу, продолжали упорно и непреклонно. Хотели обучить своих детей. Стать для них примером. Культура, знания вели их к свободе, приобщали к прогрессу, это признавала каждая.
– Эмма, зовите меня Эмма, – умоляла она Хасинту, которая неизменно обращалась к ней «товарищ учительница».
Ромеро, помощник Хоакина, советовал принять официальный тон, заставить себя уважать, но мнение Ромеро ее не интересовало.
Начали с буквы «а».
– Простая буква «а», понятно? – (Антонио, провожавший Эмму домой, кивнул.) – Они знают букву «а». Могут произнести имя «Эмма», а там есть «а». Но не знают, как это пишется, и не умеют присоединять букву к букве, чтобы получилось слово. Нужно показать им букву «м». «Эм», «эм», «эм», – произносила она, смыкая и размыкая губы. – Э-м-м-а. Они так не умеют.
– Для этого есть ты, – отвечал Антонио. – Чтобы их научить.
Воспользовавшись тем, что он умолк, выдав свое заключение, Эмма склонила голову набок и подняла взгляд, чтобы рассмотреть лицо Антонио. Вспомнила слова Хосефы: кажется, его не ущемляет то, что она дает уроки.
– Тебе не мешает, что я даю уроки? – вдруг выпалила она.
Антонио сдвинул брови, остановился.
– Нет. С чего бы?
– Да так. – Она не знала, что сказать дальше, и пожалела, что спросила.
– Ты умеешь месить бетон? – спросил Антонио. Эмма искренне расхохоталась и покачала головой. – А бросать отвес?
– Отвес?
– Ну а я умею. И очень хорошо.
Эмма подошла ближе, взяла его под руку. Антонио зашагал дальше как ни в чем не бывало, вот только девушка опиралась о его локоть в первый раз с тех пор, как они познакомились. Но ее охватывала дрожь.
– А еще я знаю буквы моего имени, – продолжал Антонио. И проговорил их все, одну за другой. – И могу его написать, конечно. И вообще, спроси о чем хочешь.
– Ну, тогда… – Эмма дважды прочистила горло. – Если ты умеешь бросать отвес, разбирать по буквам и писать слова, ты знаешь больше меня.
И она заметила, что каменщик выпрямился, не сбиваясь с шага.
Говорили, что первый демократический пикник, организованный Республиканской партией на горе Коль, возвышающейся над кварталом Грасия, собрал больше шестидесяти тысяч человек. Был праздничный день, 15 февраля, когда зимний холод на последнем издыхании борется с солнцем средиземноморской весны. Эмма и Антонио, Дора с женихом и их друзья явились все вместе, нагрузившись утварью и припасами, чтобы приготовить настоящий рис по-каталонски, не забыв прихватить фрукты, вино, много вина, одеяла, чтобы сидеть на них, даже кусок парусины, который хотели раскинуть на ветвях, чтобы укрываться под ним. Эмма принесла пару цыплят для риса. Стоило труда убедить Матиаса продать их задешево, за те же деньги, какие брал с него сообщник в карантине для больных птиц возле Французского вокзала.