– Тем лучше. Я этого и хотел. Подготовленную речь прочесть нетрудно. А я хочу выяснить, правда ли ты так хороша, как мне доложили.
– А если я людей насмешу?
Собравшиеся ждали.
– Люди посмеются, – ответил Леррус, отошел в сторону и предоставил ей слово широким жестом руки.
Эмма чувствовала, как вся покрывается потом. Глубоко вздохнула. Хасинта, прямо перед ней, не сводила с нее восторженных глаз.
– Сильвия! – указала Эмма на женщину лет сорока. – Знаешь букву «с»? Где есть буква «с»? – (Упомянутая Сильвия потрясла сжатым кулаком, сомкнула губы и покачала головой: нет, дескать, еще не проходили. Многие засмеялись.) – А «в»? Эту мы выучили: третья буква алфавита. – (Тут Сильвия кивнула.) – «С» и «в» вместе, – теперь Эмма обращалась ко всем присутствующим, – «с», «в», добавляем «о»…
– Свобода! – послышалось в толпе. Эмма бросилась туда, откуда слышался голос.
– Да. Свобода! – вскричала она. – Вот чего добиваются эти женщины, стараясь учиться, – свободы. Крадут время у своих детей, своих семей, которое потом наверстывают ночами, когда все спят, чтобы выгадать часы на уроки чтения и письма. Только знание сделает их свободными.
Леррус просто сиял, слушая речь этой новой звезды. Хоакин умел выбирать. Перед ним стояла женщина до крайности привлекательная, красивая, чувственная; только этого достаточно, чтобы вывести ее на подмостки и завоевать внимание слушающих. Но она к тому же умная, говорит страстно, неистово, однако блистательно составляет речь, что характерно, спонтанную, и вождь республиканцев одобрительно кивал.
– Только знание освободит нас от цепей, наложенных Церковью, – выкрикивала Эмма, – от религиозных догм, которые связывают души, возлагают на них вину, делают беззащитными перед участью, назначенной по Божьей воле! Мы не можем смириться перед этой долиной слез, перед несправедливостью, как того хочет Церковь, внушая нам, что все это – испытание, преодолев которое мы достигнем блаженства в загробном мире, в существование которого она же нас заставляет верить. Пусть сами идут своей долиной слез! Мы хотим улыбаться, хотим, чтобы наши дети громко смеялись, радуясь жизни. Все это – чепуха, все это выдумано для того, чтобы оправдать существование церковников и защитить интересы буржуев, которые им платят и содержат их!
Эмма раскрепостилась. Сжимала кулаки, выкрикивала фразы в толпу, с каждым разом все более многочисленную и покорную ей. Речь складывалась легко: то же самое она не раз слышала из уст своего отца. Она даже не различала людей, которые ее слушали, видела только лицо отца, губы его шевелились, и он, брызгая слюной, обвинял Церковь во всех грехах.