На это Далмау вытянул губы и пожал плечами.
– Возьмете бабочку взамен? – решил пошутить, выуживая из кармана смятый галстучек.
Лотошник даже ухом не повел.
– Нет, – ответил он. – Вот туфли бы взял.
– Вряд ли они вам впору, – припечатал Далмау и отошел.
У фабричных ворот попросил Пако принести ему что-нибудь поесть в мастерскую; потом выпрямился, вздохнул и направился к кабинету дона Мануэля.
– Я хотел… – пробормотал он, постучав в дверь, приоткрыл ее и просунул голову. – Хотел извиниться.
– Входи, – пригласил учитель, указывая на один из стульев для посетителей, стоявших перед столом, за которым он сам восседал.
Далмау не хотел начинать разговор, который, как он предвидел, неумолимо надвигался, но знал, что избежать выволочки никак нельзя: он это заслужил. Он выдержал взгляд дона Мануэля и рассыпался в извинениях еще до того, как учитель заговорил.
– Мне очень жаль, что так получилось, честное слово… Но ведь все вы знали, что я не умею говорить на публике, – едва присев, стал оправдываться Далмау.
– Так и не надо было, – ответил дон Мануэль. – Ты вовсе не обязан был произносить какую-то речь.
– Меня ободряли, аплодировали, давили на меня… – защищался Далмау.
– Ты был пьян, сынок.
– Я не отдавал себе отчета, что выпил так много. И потом, нервы не выдержали: говорить речь перед всеми этими людьми… Мне очень жаль, – заключил он, не зная, что еще сказать.
Между ними установилось молчание. Далмау облизал губы, все еще пересохшие. Опустил голову, набрал воздуха в грудь, снова поднял глаза и догадался, что у дона Мануэля есть что еще сказать ему.
– Ты должен избегать выпивки на таких торжествах. Сколько раз я тебе твердил, насколько важен имидж? Хорошо одеваться, прилично себя вести – вот путь к успеху, для людей искусства тоже. Как же тебе не пришло в голову, что ты не в состоянии выступить с речью?
– Нашлись такие, кто вынудил меня подняться на эстраду… – проговорил Далмау. «Ваша дочь, например», так и подмывало добавить. – Меня нарочно подставили, дон Мануэль, надо мной посмеялись. Мне напомнили…
– Не надо так думать… – перебил учитель.
– …кто я такой. Рабочий, сын рабочих, живу в старом центре и не заслуживаю того, чтобы со мной считались, уважали меня.
Снова установилось молчание, но на этот раз ни один из двоих не спешил нарушить его. Далмау решил, что сказал достаточно. Дон Мануэль, со своей стороны, видел, что его аргументы бессильны перед позицией ученика. Что греха таить: он сам наблюдал, как люди показывали на Далмау пальцем и смеялись над ним. Даже Селия бессовестно наслаждалась потешным зрелищем!