– Господин изволил проснуться?
Он не сразу узнал зычный голос и мощную фигуру Анны, кухарки дона Мануэля и доньи Селии. Растерянный, подумал, что, наверное, находится у них дома.
– Да, – сказала Анна, не дожидаясь вопроса. – ты ночевал в доме дона Мануэля Бельо. Похоже, он не знал, куда тебя отвезти, а сам ты на ногах не стоял. – Слушая кухарку, Далмау вспомнил, что лежит голый, и поспешил прикрыться. Та расхохоталась и указала пальцем на его причинное место, уже прикрытое простыней. – Гонору-то, гонору: и то не так, и это не этак, а там у тебя то же, что и у других, ни больше ни меньше.
– Ради бога, Анна! – застонал он, снова закрывая глаза. – Чья это комната?
– Одной из горничных. Девчонкам пришлось лечь в одну постель, чтобы ты мог проспаться.
Кухарка ждала, что он скажет.
– Мне очень жаль, – хрипло проговорил Далмау. – Который час?
– Около полудня. Хозяин наказал, чтобы тебя не беспокоили. Принесу тебе чашку бульона, это тебя взбодрит.
В самом деле, хотя от одного запаха его затошнило, бульон придал силы: Далмау встал, умылся из кувшина, оделся в вечерний костюм. Хотя фрака не было, его Анна где-то повесила на плечики, одежда казалась тесной, неудобной; рубашка и брюки кусались, царапали кожу. Выйдя из комнаты, он очутился в части дома, предназначенной для прислуги. Спальни горничных, чуланы, кладовка и кухня, куда он и направился.
Но добраться туда не удалось. Урсула вышла ему навстречу, окинула высокомерным взглядом. Злополучная сцена на балу ожила в памяти Далмау. И тут при виде Урсулы, загородившей проход, его осенило.
– Ты, ты, – обвинял Далмау. – Ты устроила эту речь. Ты!
– Я тебя предупреждала, горшечник, – оборвала его Урсула, тыча пальцем в низ его живота.
– Ты знала, что я боюсь выступать на публике; твой отец… или преподобный Жазинт… Кто-то из них, наверное, рассказал тебе.
– Ты меня не послушался, – гнула свое Урсула.
– Ты, ты… – Далмау осекся: как ни был он возмущен, благоразумие оказалось сильнее.
– Ну, давай, говори! Кто? Кто я?
Теперь голос ее звучал вкрадчиво. Девушка подошла ближе, с огоньком в глазах.
– Ты ненормальная! – вскричал Далмау и отступил на шаг.
Урсула остановилась.
– Хочешь войны?
– Да пропади ты пропадом! – гаркнул Далмау, так ему осточертела и она сама, и весь этот разговор.
На кухню он не пошел. Фрак забирать тоже не стал. Даже не попрощался с Анной. Выбежал из этого дома, хлопнув дверью.
Далмау направился к фабрике изразцов. Напился воды из фонтанчика. Он почти сутки ничего не ел, а бульон и особенно перепалка с Урсулой пробудили аппетит, и он остановился у лотка торговца вразнос. Попросил бутерброд с колбасой, но, собираясь заплатить, обнаружил, что у него нет ни сентимо. Четко возник, доселе скрытый в тумане опьянения, образ женщины с огромными грудями и тугим шиньоном; Далмау даже чувствовал, как она его трогает, ощупывает. Так, наверное, и пропали его денежки. Продавец воззрился с подозрением на то, как он все шарит и шарит у себя в карманах, и положил на место бутерброд, который уже ему протягивал.