– Тебе-то откуда знать, ты ведь младше меня, болван, – отозвалась она после короткого раздумья.
– Кто тебе сказал, что я младше?
Никто, в самом деле. Маравильяс даже не осмелилась бы утверждать, что они с Дельфином брат и сестра. Ни одно воспоминание детства их не связывало. Правда, она и о самой себе мало что помнила. Иногда прошлое возникало какими-то вспышками: лица с нечеткими чертами, много народу, куча детей, бродяги; зловонные клоаки, голод и нищета, крики и плач, и все время боль. И однажды, когда они побирались на улице и полицейский остановил их, Дельфин сказал, что она – его сестра, а может, это она сказала.
– Конечно, я старше! – стояла она на своем. – Ты совсем дурак? Разве не видишь, что я старше?
Мальчик посмотрел на нее сверху вниз. Оба, как все уличные дети, состояли в основном из лохмотьев и грязи, а вообще, вследствие недоедания и болезней, все они были хилые, малорослые, некоторые почти карлики: живые мощи с бледными, изможденными лицами.
– Кто тебя защищал вчера ночью, а? – настаивал Дельфин. – Кто? Если бы я не был старше, стал бы я тебя защищать? Как младший защищает старшего? Всегда бывает наоборот. Признай уже это!
Они продолжали двигаться среди толпы. Люди их, как правило, обходили стороной, но некоторые напирали с угрожающим видом, готовые дать пинка, отшвырнуть с дороги. Маравильяс и Дельфин, как все trinxeraires, таких угадывали и старались держаться от них подальше; один из первых уроков для уличных ребятишек: если не научишься избегать таких бессердечных людей, выпадут на твою долю одни тычки да затрещины, будто ты паршивый пес, которого можно ругать, бить, измываться над ним. Чуть позже дети разбежались, пропуская двухколесную тележку с соломой, которую тащил какой-то мужчина. Да, Дельфин ее защитил, хотя мог бы этого не делать: от первой затрещины упало сердце и голова закружилась так, будто уже отделилась от тела; других ударов она, наверное, уже бы и не почувствовала. Дельфин выступил вперед, не дал влепить ей следующую оплеуху, которой, наверное, ей бы своротило скулу, а может, все ее раны затянулись бы, пристало ли ей, злополучной, чувствовать сердце, разве когда оно перестанет биться. Дельфин принял на себя второй удар. А предназначался он Маравильяс и пошел бы ей на пользу. Боль лечит, боль в них поддерживает жизнь, заставляет быть осторожными; боль им напоминает, кто они такие.
– Мог и не защищать, – упрекнула она брата.
– Вот и не буду. – Они перешли на другую сторону улицы, чтобы не столкнуться с полицейским, который двигался им навстречу. – И все равно я старше, – уверенно проговорил Дельфин, когда опасность миновала. – Куда мы идем?