И все-таки на похороны пришли товарищи, с которыми они вместе бегали от жандармов во время последней забастовки строителей. «Да здравствует республика!» – крикнул один из них, потрясая сжатым кулаком, когда могильщики опустили гроб с телом Антонио в общую яму. «Это бы ему понравилось», – подумала Эмма, чуть улыбнувшись. Нападок на Церковь никто себе не позволил, может, из уважения к скорби людей, которые чуть поодаль хоронили своих любимых.
И к изумлению Эммы, пришел Хоакин Тручеро, на этот раз в ботинках, начищенных до блеска, в сопровождении Ромеро, своего помощника. С тех пор как родилась Хулия и все пошло наперекосяк, Эмма уже не вела вечерние занятия.
– От лица партии и от меня лично выражаю искренние соболезнования. – Тручеро подал ей руку, когда Антонио уже исчез под землей и провожавшие его товарищи прощались.
– Спасибо, – поблагодарила Эмма, протягивая правую руку, а левой придерживая девочку, снова примотанную к груди большим платком. – Тручеро… – позвала она, когда тот уже стал поворачиваться, чтобы уйти. Молодой активист обернулся. – Мне нужна работа.
– Мы уже говорили об этом, Эмма. Ты знаешь ответ.
– Мой товарищ, отец моей дочери, погиб потому, что попал в черные списки…
Почти все, кто пришел на похороны, теперь окружили Эмму и двоих партийных деятелей.
– Я тоже в этих списках с последней забастовки, меня туда внесли вместе с Антонио, – заявил один из мужчин.
– А мне повезло, – заметил другой.
– Антонио погиб потому, что был вынужден работать за скудную плату в ненадлежащих условиях, – продолжала Эмма, – и все оттого, что поддерживал партию и боролся за права трудящихся.
– Не он один боролся, многие потеряли работу и от этого страдают, – отвечал Тручеро.
– Непохоже, чтобы ты страдал, – сердито пробурчал один из каменщиков.
Эмма снова посмотрела на сверкающие ботинки Тручеро; молодой щеголь явно некстати почистил их.
– Конечно, таких много, – пришел на помощь Эмме еще один товарищ, – но Антонио погиб, оставив женщину без средств, с грудным ребенком, и сейчас мы именно о ней говорим.
– Ей помогут в братствах.
– Мне не нужна помощь. Мне нужна работа. – Эмма явно ожесточилась. – Если не можете посодействовать, нечего болтать, будто вы служите рабочим, тем, кто за вас борется.
– Партия не в силах заботиться о каждом из вас.
– Скажи Леррусу, – пригрозила Эмма, – пусть найдет мне приличную работу, или же я снова пойду на митинги агитировать женщин, но только против этой вашей революции, о которой вы горазды только болтать.
Эмма и Тручеро стояли лицом к лицу, глядя друг другу в глаза. Солнце пекло нещадно, и даже могильщики ждали, чем кончится перепалка. Эмма стиснула зубы и сжала кулаки, как в те времена, когда стояла лицом к лицу с жандармами, и рядом была Монсеррат, и они вместе бросали угнетателям вызов; не было тогда никаких республиканцев, кроме кучки стариков, горюющих по прошлому. А они – да, они были там, сызмала выдерживали полные ненависти взгляды полицейских, которым не дозволялось стрелять в женщин и детей. Тручеро даже еще ни разу не задерживали, он был всего лишь молодым политиком радикального толка, готовым повернуться туда, откуда ветер дует, что говорило не в его пользу: через несколько секунд он это понял и кивнул, поддаваясь давлению.