– Что говорят? – насторожилась Эмма.
– Говорят, он поколотил мать. Та пыталась удержать его, успокоить, поговорить, но… – Роса умолкла. Эмма вспомнила удар кулаком, который сама получила в кафе на Параллели. – Каждый рассказывает свое, сама знаешь, как это бывает. Так или иначе, без помощи деньгами, какую оказывал сын, Хосефе пришлось сдать комнату Далмау семье, недавно приехавшей из деревни близ Лериды: муж, жена и двое детишек.
Несмотря на то что уже стемнело, когда они с кузиной распрощались, Эмма пошла на улицу Бертрельянс. Если не успеет на последний трамвай, можно переночевать в Братстве, кто-то всегда тайком оставался там, и она сама не раз это делала. Многие, не имея денег на жилье, спали на прилавках магазинов, где прибирались, даже и жили там. Среди ночных шорохов Эмма распознала стрекот швейной машинки еще раньше, чем заметила слабый огонек свечи, при свете которой работала Хосефа: света этого не хватало даже на подоконник, где свеча стояла. Эмма не могла поверить в то, что Роса ей рассказала, не могла представить себе Далмау-наркомана, пропащего. Пока они с кузиной общались, та трещала без умолку, и это мешало осознать непоправимость произошедшего, но теперь, в недрах старого города, сырость и зловоние улиц окутали Эмму, и воспоминания, смешанные с чувством вины, все сильнее терзали ее. «Вдруг Далмау и правда умер?» – явился вопрос. К тоске, которую навевали окрестные дома, прибавилась дрожь. Эмма плотнее закутала дочку. В последнюю встречу она оскорбила Далмау, облила презрением. Когда он пытался объяснить, что рисунки обнаженной натуры у него украли, не поверила ни единому слову. Какой-то рабочий, куривший у стены, сделал ей комплимент. Эмма нащупала наваху. Что он может ей сделать, ведь она закричит на всю улицу и кто-нибудь придет на помощь, разве нет? Эмма прибавила шагу, прежде чем нырнуть в темный подъезд дома Хосефы, оглянулась на рабочего: тот по-прежнему курил, прислонившись к стене.
Их Эмма почуяла еще с лестницы: куры. Поработав с Матиасом, она узнает этот запашок даже в свой смертный час, когда все чувства, должно быть, оставляют человека. Похоже, жильцы Хосефы полностью заняли крохотную площадку, куда выходили двери квартир: там играли двое почти голых ребятишек и громоздились две клетки, в каждой из которых сидело по две куры. Этот дом никогда не был ее домом, хотя одно время она и думала, что когда-нибудь поселится здесь, но Эмма почувствовала, будто кто-то вторгся в ее личное пространство, когда заглянула в дверь и увидела, как двое крестьян, только что от сохи, грязные и дурно пахнущие, сидят за столом в кухне. Наваха Антонио казалась игрушечной рядом с той, что лежала на столе подле буханки черствого хлеба.