– Это мое! – взвыл Анастази, оглядывая чиновника, двух судебных исполнителей и кучку приставов, будто прикидывая, нельзя ли схватить кошель и сбежать. «Даже не вздумай», – прочитал он в глазах чиновника. – Это мое, – повторил Анастази настойчиво, хотя уже тише.
– Заявите об этом в суде, – усмехнулся чиновник; уже усевшись за кухонный стол, он раскладывал монеты, чтобы подсчитать их и внести в опись отчуждаемого имущества.
И пока сыновья Анастази яростно сражались с приставами, отстаивая кур, двое судебных исполнителей вышли из спальни и прошествовали перед Хосефой, унося табурет, корзины с бельем и чудесную швейную машинку, купленную в торговом доме сеньора Эскудера на улице Авиньон.
Эмма, с Хулией на руках, вовремя удержала Хосефу: внезапно побледнев, открыв рот, но не в силах издать ни звука, та чуть не упала замертво при виде своей швейной машинки в руках безжалостных похитителей.
На фабрике изразцов она была только один раз: пришла туда, чтобы выяснить, зачем Далмау продал рисунки, для которых она позировала, и высказать все, что она об этом думает. В тот день ее не впустили, и сейчас тоже, после того как Пако сообщил дону Мануэлю, что его хочет видеть бывшая невеста Далмау.
– По какому делу? – спросил сторож.
– По личному.
Пако отрицательно покачал головой и продолжал точно так же качать ею, когда вернулся в будку сторожа, чтобы передать отказ дона Мануэля.
– Я могу подождать, – предложила Эмма. – Или лучше прийти завтра? – спросила она, невзирая на то что сторож так и продолжал качать головой.
– Он тебя не примет, девочка. Зря стараешься.
Как же было ей не стараться? Дон Мануэль их разорил. Кроме кровати, необходимой одежды и мебели, кухонной утвари и посуды, из дома вынесли все, далеко не покрыв этим долга. Хосефа помешалась. То, что Далмау пристрастился к наркотикам и исчез, потрясло ее; но когда чужие люди вторглись в ее жилище, где она разделяла жизнь и судьбу мужа, где растила детей, в ее убежище, она впала в такое расстройство, что Эмма ничего уже не могла поделать. Хосефа упорно искала швейную машинку и, когда не находила ее подле кровати, где та стояла долгие годы, мотала головой, что-то бормотала в недоумении, выходила на кухню и на площадку и возвращалась в спальню, уверенная, что машинка окажется на месте. А машинки не было.
– Я буду ждать здесь, – заявила Эмма сторожу, становясь у ворот, за решеткой, ограждавшей фабрику.
– Делай что хочешь, девочка, но ты ничего не добьешься, – ответил тот.
Но она должна добиться. Что выгадает дон Мануэль, преследуя такую женщину, как Хосефа? Она тоже потеряла сына. Его сбили с пути, не уставала она твердить Эмме: буржуи украли у Далмау душу, и он, неискушенный, впал в гордыню, поддался соблазну богатства и наконец пристрастился к пороку.