Огорченный, он покинул Дворец музыки задолго до окончания концерта. Скульптурная группа, которая, словно фигура на носу корабля, высилась на стыке двух фасадов, осталась за его спиной, когда он направился по улице Сан-Пере-мес-Алт. Впереди всех парила в воздухе девушка, символизирующая каталонскую музыку: волосы раздувает ветер, туника плотно облегает тело; рука воздета, будто и в самом деле рассекает волны; вокруг нее каталонский народ, показанный в представителях разных ремесел; а выше всех, с мечом в одной руке и каталонским флагом в другой, в доспехах и шлеме – святой Георгий, покровитель Каталонии.
Несколько лет проработал Далмау в этом волшебном здании, которое тем не менее уже подвергалось критике со стороны рационалистов, неспособных понять и тем более прочувствовать столь щедрое проявление творческих сил. И ремесло плиточника Далмау оставил позади. Как только Маральяно объявил, что собирается расстаться с ним, Далмау начал паломничество по всем керамическим мастерским и фабрикам Барселоны, большим и маленьким, значительным и скромным. Никто не предложил ему работы. «Кризис». «У нас и без того много работников». Хотя в одном месте истинная причина раскрылась: «Если в мире керамики кто-то и числится в черном списке, так это ты, Далмау Сала». Дон Мануэль, как выяснилось, оказывал давление: это было изложено открытым текстом. «Да, он приходил сюда, говорил с хозяином. Да, о тебе». Но не только бывший учитель подговаривал коллег по профессии не нанимать его; другие архитекторы, почти все связанные с Обществом Святого Луки, позаботились о том, чтобы перед Далмау закрылись все двери. По правде говоря, большинство этих архитекторов, прорабов и промышленников были католиками, а если нет, то прикидывались таковыми, а если и не были, и не прикидывались, то заигрывали с каталонскими националистами или, на худой конец, с консерваторами; такие идеи и намерения вступали в противоречие с деятельностью Далмау в пользу рабочих и с его антиклерикальной позицией; о его тенденциозной картине раструбила пресса, началась дискуссия: одни восхваляли художника, другие обливали его грязью.
Так что он уже давно решил поискать работу в других сферах, наняться хоть бы и подсобным рабочим или уборщиком, работником самой низшей категории на тех участках строительства, которых до сих пор не знал. Зарплата не волновала его: лишь бы хватало на еду, и можно было дальше работать над картиной в комнате, выходящей на террасу, где женщины сушили белье. Эти картины стали целью всей его жизни, через них он боролся с Церковью, с той властью, какую она представляла и какую со всей жесткостью осуществляла, в данный момент отказывая ему даже в куске хлеба. И здесь он не нашел места: никому не нужны были лишние рабочие, тем более без опыта. «Можете платить мне по своему усмотрению», – пытался он убеждать первых хозяев, к которым приходил. Потом уже так не делал: эти первые смеялись, иные хохотали безудержно, а иные – цинично. «Мы и так платим по своему усмотрению, – единодушно отвечали они, – а кому не нравится, пусть идет бастовать».