– И что, по-твоему, я должна делать? – отвечала Эмма, падая духом: крики не прекращались. Если бы она могла вступить в борьбу, броситься на врага, кровь и ярость ослепили бы ее, но тут, в укрытии, безоружная, она ощутила себя всеми брошенной, бессильной.
– Пошли.
Далмау не дал ей времени на раздумья. С силой потащил за собой на открытое пространство, отделявшее их от наполовину снесенного дома. За их спиной кто-то закричал: «Сюда!», «Убегают!», «Ловите их!». Это бегство – безумие, думала Эмма, вслед за Далмау перепрыгивая через камни и горы щебня. Одно за другим оставляли они за собой полуразрушенные здания, а жандармы мчались по пятам, приказывая остановиться. Эмма полагала, что они бегут к пролому, который образовался на месте фасада снесенного дома, но Далмау вдруг замер. Посмотрел на ноги Эммы, нагнулся, снял с нее туфлю на плетеной подошве и бросил на середину улицы.
– Что ты делаешь?
– Давай сюда, быстро!
И толкнул ее за одинокую стену, за которой скрывался спуск в погребок, где некогда хранили вино. Далмау с Эммой спустились, ступенька за ступенькой, по всем четырем, когда солдаты остановились у руин.
– Сюда! Она потеряла туфлю!
Это было последнее, что они услышали перед тем, как над их головами захлопнулась тяжелая крышка люка, закрывавшего погреб.
– Не строй напрасных иллюзий, – пошутил Далмау, пока они привыкали к скудному свету, сочившемуся сквозь щели, задуманные скорее для вентиляции, чем для освещения, – вино отсюда вынесли перед тем, как покинуть дом.
– Туфля была почти новая, – пожаловалась Эмма.
– Это мой участок работы. Здесь и так-то никого больше не бывает, а сегодня, думаю, вообще никто не работает. Ты сама видела, что погреб потайной. Я его держал открытым, но, если захлопнуть люк, крышку не отличить от пола: везде изразцы с одинаковым рисунком, даже стыки совпадают. Идеальный тайник для вина. Нет, полагаю, нас тут не найдут. Мы можем сидеть здесь столько, сколько захотим…
– Ровно столько, сколько потребуется, чтобы выйти, не опасаясь погони, – перебила Эмма.
– Я бы подождал до темноты.
– Слишком долго.
Несмотря на малые размеры погребка, они почти не различали друг друга. Две смутные тени. Два голоса.
– Ты так ненавидишь меня, что не хочешь посидеть со мной несколько часов? Все, что случилось, когда мы…
– Какое там ненавижу. Совсем нет.
– Тогда почему отвергаешь? Я знаю, что у тебя нет мужчины. Но и не рассчитываю, что ты будешь спать со мной или влюбишься в меня, просто хочу, чтобы мы снова стали друзьями.
Голоса стихли, слышалось только дыхание, которое по мере того, как проходило время, становилось все более шумным. «А если проблема в тебе?» Вопрос Хосефы не давал Эмме покоя.