Так или иначе, с одной стороны рабочие, с другой – радикалы и анархисты, и даже каталонисты с ними вместе превратили Барселону в пороховую бочку, готовую взорваться.
– Кричи, дочка, – тормошила Эмма свою малышку. – Давай! Повторяй за мной: долой войну!
– Долой войну! – крикнула Хулия, поднимая кулачок, так же как мама.
«Молодчина!» «Здорово!» «Ты – наша!» Хосефа и другие женщины хвалили девочку, да и прочих детей, которые, как Хулия, ходили вместе с матерями на демонстрации. Видя, как жестко губернатор поддерживает порядок, через полицию и жандармерию, выстрелы в воздух и аресты, манифестанты вернулись к давней тактике: женщины и дети впереди рабочих, чтобы смутить дух силовиков. Эмма ощущала подъем, ликовала, политика открытой конфронтации, принятая радикалами, доставляла ей наслаждение. Больше шести тысяч человек собрались перед Народным домом! Но особенно она гордилась своей девочкой и Хосефой: та настояла, что пойдет вместе с ними, когда Эмма решила взять с собой дочку. «Я вас одних не пущу». И не пустила. Они борются вместе! Ее семья рядом с ней. Манифестации длились уже несколько дней, и Эмма, вне себя от восторга, кричала до хрипоты. Вечерами Хулия от усталости валилась с ног, а Хосефа шикала на Эмму, заставляла молчать, хотя той хотелось обсудить события дня, и давала ей пастилки с хлором, бором и кокаином, укрепляющие горло и необходимые, как значилось в проспекте, певцам и ораторам.
– Петь-то ты не поешь, – усмехнулась Хосефа, когда в первый раз давала их Эмме, – зато оратор из тебя знатный.
В воскресенье, 18 июля 1909 года они не обедали с Далмау. На этот день была назначена новая отправка войск, состоящих большей частью из каталонцев, и Хосефа послала сыну весточку, сообщая, что они пойдут смотреть, как проходят солдаты. Хосефа тоже будто ожила, когда начались волнения. Напряжение нарастало, оно ощущалось во всем городе, в его жителях, даже в зданиях. Исход начался в час дня, когда не только активисты и манифестанты его дожидались, но и в то самое время, когда рабочие Барселоны, добившиеся права на воскресный отдых, высыпали на улицы хоть немного освежиться, оставив жилища, в которых буквально задыхались, особенно в июльскую жару.
Гражданские и военные власти Барселоны в своей гордыне продолжали относиться к рабочим с презрением и, несмотря на митинги, манифестации и угрозы, вместо того чтобы обойти старый город стороной, пустили солдат прямо по центру, от казарм Бонсуксес в начале Ла-Рамбла до порта. Там шли Эмма с пятилетней дочкой, и Хосефа, и женщины, безутешно рыдающие, провожая мужей, которые несли на плечах, будто мало им было другого груза, своих малолетних детей. Офицеры, видя, что скопившаяся толпа и так нарушает строй, им это разрешили. Встречались старухи, которые воодушевляли солдат, но в большинстве своем женщины плакали. Мужья и отцы шли на войну с маврами, оставляя семьи в нищете, без средств к существованию.