Через неделю поступило известие, что кабилы Рифа после недели боев прорвали испанские линии снабжения. Власти не огласили точное число потерь среди испанцев, но добились лишь того, что слухи, их многократно преувеличивающие, стали распространяться по тавернам и дружеским кружкам. Резервисты, едва ли хоть трижды стрелявшие из ружья за время своей действительной службы несколько лет тому назад, высаживались на берег, и без отдыха, без какой-либо подготовки их бросали в бой с берберами, понаторевшими в партизанской войне, яростно сражающимися за свою землю и свой народ.
Новости, проникавшие в город, а еще несгибаемая позиция властей, которые, дабы обуздать волнения, призвали еще семьсот хорошо вооруженных жандармов вместе с конным отрядом, только распалили барселонских рабочих. Их товарищей убивают, как собак, на войне, которую начали богачи, чтобы сохранить свои деньги!
Жаркий, душный июль в Барселоне. Пыль с немощеных улиц квартала Сан-Марти липнет на потное тело, даже ночь не приносит свежести в смрадную, гнетущую атмосферу. После манифестаций мужчины и женщины оставались на улицах, духу не хватало затвориться в трущобах, отданных им под жилье. Там снова слышался плач, звучавший и во время митингов вместе с горькими, полными ненависти словами, под аккомпанемент выстрелов в воздух, которыми полицейские пытались разогнать толпу. Здесь, у входа в убогие дома, выкрики против войны превращались в вопли, то глухие, то пронзительные и звонкие, но одинаково душераздирающие, ибо исходили они из уст матерей и молодых жен.
– Пойдем на крышу, – позвал Эмму Висенс. Поймав угрюмый взгляд молодой женщины, вынужден был объясниться: – Там хоть какой-то ветерок.
Висенс как-то раз предпринял попытку на этой самой крыше, в уголке, подальше от соседей, тоже погнавшихся за воображаемым ветерком. Эмма понимала, что рано или поздно это случится, парень не раз отводил глаза, когда она ловила на себе его похотливый взгляд. Хотел ее поцеловать. Эмма его отстранила, мягко, хотя отвращение, ощущение мерзости нахлынуло на нее при одной мысли о связи с мужчиной. Невыносимо даже думать о прикосновении его губ, его языка, его рук, тискающих груди… К горлу подступила тошнота, рот наполнился желчью.
– Нет, пожалуйста, нет, – взмолилась она, чувствуя напор капитана «варваров», снова отстраняя его.
– Почему нет? – спросил тот. – Я знаю, ты сейчас одна. Отдайся. Насладись.
Она одна, это правда. После последнего скандала, какой Эмма устроила Далмау, она больше о художнике не слыхала. Непонятно, почему она вспомнила сейчас о Далмау, ведь и с ним она рассталась много лет назад. Может быть, почувствовала, что перегнула палку. Да, именно потому. Руки Висенса на ее бедрах вернули Эмму к реальности. Отдаться? Насладиться? О ней ходило много слухов, но как признаться «варвару» в том, какие ужасы пережила она в проклятых кухнях Народного дома?