Картин он тоже не писал, разве что время от времени рисовал углем портрет какого-нибудь соседа, его детей или друзей. Некоторые платили ему несколько сентимо, другие давали пару яиц или ломоть хлеба, а большей частью без стыда и совести отделывались словами благодарности, хотя Далмау воспринимал такую свою деятельность как общественную работу, вроде картин для Народного дома. Правда, после скандалов, какие устраивала Эмма, ему больше не хотелось писать картины.
Из него будто выпустили воздух. Он не творил, воображение и фантазия бездействовали, часы проходили в рутине, и он страстно желал вновь пережить утраченную любовь, то необъятное счастье, когда каждый день полнился волшебством. Непроходящая агрессия Эммы приводила его в замешательство. Он перебрал все доводы, которые приводил для себя, когда задумывался над этим: должно быть что-то еще, кроме гибели Монсеррат, появления рисунков; кроме того, что он сглупил, не настаивая на примирении после разрыва, не умоляя, не прося прощения. Пусть она его больше не любит, но такая ненависть, такая злость… В этом нет смысла, ни малейшего смысла.
– Есть, есть смысл, – возразила Хосефа, когда сын ее однажды спросил.
– Не понимаю какой!
– Тебе не надо ничего понимать, сынок. Так уж получилось.
– По моей вине? – Она отвечать не хотела. Далмау настаивал. – Мама, я не прошу, чтобы вы посвятили меня в Эммины секреты, скажите только, по моей ли это вине.
– Нет, – наконец поддалась Хосефа. – Не по твоей.
И теперь он стоял, глядя на Эмму, издалека побуждая ее поджечь наконец это здание. После того как сожгли коллеж Малых Братьев Марии в Побленоу, республиканские лидеры окончательно открестились от стачки и от революции, которой требовал народ, и это сбивало рабочих с толку, они себя чувствовали брошенными на произвол судьбы. И все-таки утром кто-то, неизвестно кто, отдал приказ спалить все монастыри, коллежи и храмы в Барселоне, наконец-то народный гнев со всей силой обрушится на Церковь.
– Знание сделает нас свободными!
Знаменитый лозунг либертариев звучал из уст республиканцев, скопившихся перед коллежем пиаристов в квартале Сан-Антони. Далмау трепетал от волнения, видя, как Эмма с воздетым кулаком обходит ряды «молодых варваров», внушая им эту простую истину: «Знание сделает нас свободными!» Все было готово для поджога колоссального учебного центра, вмещавшего две тысячи учеников. «Сожгут, точно сожгут!» – послышалось в толпе. Теперь, когда все стало ясно, горожане распалились. Поджог коллежа Малых Братьев Марии не будет единственным. Все знали, что уже пылает соседняя церковь Сан-Пау дель Камп: густой черный дым, поднимавшийся над крышами домов, был прекрасным тому доказательством; ходили слухи, что в других кварталах и в пригородах тоже жгли церковные здания.