Долгое мгновение я не знаю, как ему ответить. Честно говоря, я поражна, что у него хватило наглости спросить.
— Ты можешь сказать мне, что это не мое дело, — поспешно добавляет он, читая по моему лицу.
Я устремляю свой взгляд на горизонт.
— Это не твое дело, — говорю я мягко, но твердо.
— Прости. — Он снова прочищает горло.
Мы огибаем утес, и в поле зрения мелькает деревня: острые белые крыши, белые заборы, белые шпили. Грозовые тучи начали рассеиваться. В одном месте вдоль мысов луч света пробивается над сухой травой и окрашивает ее в темно-золотой цвет. Всю мою жизнь это был мой любимый цвет. Когда я впервые приехала сюда, осторожная и циничная, всегда готовая к неприятностям, я была уверена, что ничто и никогда не станет лучше. Но так оно и было.
— Это не было притворством, — наконец говорю я.
— Хорошо. Я рад.
Золотая трава колышется, изгибается.
— Каждый заслуживает того, чтобы принадлежать чему-то.
— 20-
Моя мать умерла на Рождество, хотя прошло много времени, прежде чем я смогла собрать воедино детали. Все хотели защитить меня, как будто это не усложняло ситуацию. Молчание и догадки, попытки прочитать взгляды и лица, и глаза, которые никогда не встречались с моими. В конце концов я узнала, что она ушла в канун Рождества, когда мы с детьми были в постели, и заняла пятьдесят долларов у подруги, чтобы купить нам подарки. Вместо этого она купила героин и получила передозировку. Они нашли ее в машине на стоянке «Лонг Джон Сильвер» в рождественскую ночь и тогда пришли искать нас, но мы, должно быть, уже спали. Они могли бы вообще не найти нас, я продолжала думать в течение многих лет после этого, как волшебным образом думают дети, если бы я не сожгла яйца.
Как бы то ни было, копы вызвали социальную службу, чтобы взять дело в свои руки. Я наблюдала, как пожилая женщина в потертом синем брючном костюме рылась в ящиках, пытаясь собрать детские вещи. Она не позволила мне помочь, просто продолжала запихивать их одежду в наволочки таким образом, что я чувствовала себя злой и смущенной. Я едва успела попрощаться, прежде чем она посадила детей в машину и отвезла их обратно к их маме, которая, как я уже знала, едва могла позаботиться о себе.
В последний раз, когда я видела Эми, у нее во рту были почти все волосы, а лицо было покрыто соплями. Они надели на Джейсона ее светло-голубые носки, как будто даже не имело значения, во что он был одет. Я никогда не забуду, как они оба смотрели на меня, как будто молча спрашивали, как я позволила всему этому случиться. Я спрашивала то же самое себя.