Ранней весной 217 г. до н. э. карфагенская армия вновь выступила в поход. В этот раз Ганнибал решил вторгнуться в Этрурию и привлечь на свою сторону местное население. О том, что это можно сделать, свидетельствовал удачный опыт полководца во взаимоотношениях с племенами галлов и лигурийцев. Впрочем, была ещё одна причина, по которой Ганнибал стремился покинуть Цизальпинскую Галлию. И Ливий, и Полибий в один голос утверждают, что к этому времени карфагенский полководец стал опасаться своих галльских союзников. Кельты были очень недовольны тем, что боевые действия проходят на их территории, и горели желанием вторгнуться на вражеские земли, где можно было взять богатую добычу. Ганнибал видел раздражение галлов, поэтому, опасаясь за собственную жизнь, приказал изготовить для себя несколько париков, которые и менял каждый день вместе с одеждой. В таком виде полководца не могли узнать даже хорошо знавшие его люди. Таким образом, при создавшемся положении дел самым оптимальным вариантом для Ганнибала было вторжение в Этрурию. Но для того, чтобы попасть в землю этрусков, пунийцам надо было перевалить через Апеннинские горы в такое время года, когда подобный переход представлял опасность. Ганнибал, чья армия сумела преодолеть Альпы, вряд ли рассматривал Апеннины как серьезную преграду, однако дальнейшие события показали, что полководец глубоко заблуждался.
Обычно историки очень подробно и красочно расписывают переход карфагенской армии через Альпы и при этом оставляют в тени трагедию в Апеннинских горах, хотя по своим масштабам она нисколько не уступала драме, разгоравшейся в Альпах. Надо отдать должное Титу Ливию, ярко и красочно расписавшему бедствия, обрушившиеся на пунийцев во время этого злополучного похода. Возможно, Ганнибал знал, что в это время года в здешних горах происходят подобные катаклизмы, но решил рискнуть. И проиграл: «Во время перехода через Апеннины его застигла такая страшная буря, что в сравнении с ней даже ужасы Альп показались почти ничем. Дождь и ветер хлестали пунийцев прямо в лицо, и с такой силой, что они или были принуждены бросать оружие, или же, если пытались сопротивляться, сами падали наземь, пораженные силой вьюги. На первых порах они только остановились. Затем, чувствуя, что ветер захватывает им дыхание и щемит грудь, они присели, повернувшись к нему спиною. Вдруг над их головами застонало, заревело, раздались ужасающие раскаты грома, засверкали молнии; пока они, оглушенные и ослепленные, от страха не решались двинуться с места, грянул ливень, а ветер подул еще сильнее. Тут они наконец убедились в необходимости расположиться лагерем на том самом месте, где были застигнуты непогодой. Но это оказалось лишь началом новых бедствий. Нельзя было ни развернуть полотнище, ни водрузить столбы, а если и удавалось раскинуть палатку, то она не оставалась на месте; все разрывал и уносил ураган. А тут еще тучи, занесенные ветром повыше холодных вершин гор, замерзли и стали сыпать градом в таком количестве, что воины, махнув рукой на все, бросились на землю, скорее погребенные под своими палатками, чем прикрытые ими; за градом последовал такой сильный мороз, что, если кто в этой жалкой куче людей и животных хотел приподняться и встать, он долго не мог этого сделать, так как жилы окоченели от стужи и суставы едва могли сгибаться. Наконец резкими движениями они размялись и несколько ободрились духом; кое-где были разведены огни; если кто чувствовал себя слишком слабым, то прибегал к чужой помощи. В продолжение двух дней оставались они на этом месте как бы в осаде; погибло много людей, много вьючных животных, а также и семь слонов из тех, которые уцелели после сражения на Треббии