Супруга дона Хосе, донья Роса, неукоснительно соблюдала еврейские традиции и предписания, как это было принято в доме ее отца, раввина. Даже няня ее, старая католичка, которую она привезла с собой из Севильи, знала большинство еврейских обычаев, и не раз случалось, что она напоминала своей госпоже о религиозных обязанностях. Каждый вечер донья Роса произносила с ребенком молитву перед сном и утром напоминала, что нужно мыть руки. Как-то утром, оставшись вдвоем с матерью, мальчик весело сказал ей, что знает еще одну молитву, от няни, и тут же на чистом испанском языке произнес первые фразы из «Патер ностер» и, смеясь, перекрестился. Мать до смерти перепугалась, поднялась к мужу и со слезами на глазах рассказала ему об этом. Дон Хосе спокойно выслушал ее, положил ей на голову обе руки и сказал:
— Не огорчайся, душа моя. Мы отошлем из дома няню-иноверку и наймем еврейку. Ребенок тут же забудет чужую молитву.
— Куда денется эта старая женщина, у нее ведь никого нет на свете?
— Отошлем ее в дом твоей матери, в Севилью. Там нет малышей, которых она могла бы обучать своим молитвам.
Старую няню отправили в дом к матери доньи Росы, а вместо нее наняли вдову, еврейку из Толедо.
II
Когда из трех летних месяцев 1492 года, предоставленных испанскими властями евреям для устройства их дел перед изгнанием из родной страны, прошло два, и всем стало ясно, что на этот раз ничем не помочь, — ни молитвами, ни дарами, — дон Аврахам (после длительных совещаний с раввином Абохавом перед выездом в Португалию во главе делегации в поисках пристанища для евреев) собрал в своем доме всех членов своей семьи: братьев, сыновей, зятьев, семерых шуринов и их детей, — чтобы на совете решить, что делать, когда зло коснется их. Все единодушно согласились с тем, что они должны выстоять во всех испытаниях и остаться непоколебимыми в вере отцов, даже если вынуждены будут покинуть страну или умереть, прославляя Господа. «Разве лучше нашим братьям, переменившим веру и все же поднимающимся ежедневно на костер?» Старший из братьев предложил, чтобы все собравшиеся встали и поклялись именем Бога.
Услышав это предложение, дон Аврахам вскочил, глаза его засверкали, и он воскликнул, что не клянутся в верности Святому учению: «Человека, готового — не приведи Господи — отступиться от Святой Торы, разве удержит клятва!»
— Прости меня великодушно, — сказал пристыженный шурин. — Господь поставил тебя над нами, что прикажешь — выполним, послушаемся тебя!
Все остальные согласились с этим. Только дон Хосе молчал. Он не произнес ни слова. Весь его вид выражал протест. Его молчание угнетало собравшихся. Молодые глядели на него со сдержанным гневом. Самый младший из них — юноша, недавно отпраздновавший бар-мицву, преисполненный величием перемены в его жизни, плюнул в сторону дона Хосе. Никто не одернул его. Дон Хосе вздрогнул, но не двинулся с места. Он продолжал сидеть, бледный, слушая молча своего всемогущего и уважаемого зятя, сидящего во главе отполированного, инкрустированного белым серебром черного стола, но в действительности больше прислушивался к своему внутреннему голосу, чем к словам зятя.