Более других любил его епископ, широко образованный сердечный человек, Котинхо Мальгебра из Португалии, который всегда приезжал к своему другу в Кастилию посмотреть рукописи или приглашал его к себе со свитками; и, бывало, они просиживали над рукописью по два-три дня, чтобы установить время ее написания и ее автора. Однако со дня введения инквизиции в Испании нога епископа не ступала на ненавистную ему землю Кастилии.
Супруга дона Хосе, дочь раввина из Севильи, была женщиной мягкосердечной и болезненной, со дня замужества она относилась к своему супругу, как к ангелу небесному. Из шестерых детей, которых она ему родила, пятеро умерли от разных болезней, и в живых остался только один мальчик из двойни. В тридцатитрехлетнем возрасте она перестала рожать, очень страдала и огорчалась из-за этого, и красота ее поблекла. Накопив денег, дон Хосе купил у разорившегося кастильского аристократа небольшой замок на обсаженном холме, в Лос-Паласиос, на юге Толедо. С холма были видны долина, полноводное озеро, луга, покрытые цветами, разбросанные среди них замки. Он был единственным евреем, поселившимся в этом христианском поместье. Местность была красивой, не то, что каменистое, голое Толедо.
Большую часть времени дон Хосе проводил в мансарде своего весьма просторного замка. Вдоль стен были установлены шкафы, облицованные медью, в которых хранились его книги, собрания рукописей и дорогих свитков. К каждому шкафу был пригнан особый ключ. Ключи он носил на набедренном поясе из тонкой кожи, на ремне под верхней одеждой. Он следил за проветриванием шкафов, хотя сухой воздух Лос-Паласиос, удаленного от реки Тахо, способствовал нужным условиям хранения рукописей; он смазывал петли шкафов, рассматривал через увеличительное стекло состояние рукописей и свитков, изучал влияние на них воздуха. Только по субботам и праздникам он обедал вместе с семьей в нижнем этаже, а в будние дни жена приносила ему еду наверх, чтобы он не тратил времени и не отрывался от занятия, которому посвящал все свое время и внимание.
Его шурин, седой, подвижный дон Аврахам, опора государственной казны и патрон еврейской общины, приближенный королевской четы и старого раввина Ицхака Абохава, ревностный поборник еврейской религии, считал, что дон Хосе слишком легко относится к вопросам веры. Подозревал, что он, как и некоторые другие образованные евреи Кастилии, склоняется к «толерантности». Слово это даже ревнители господствующей веры в стране, ненавидящие инквизицию, произносили с усмешкой. Ничего удивительного; человек, читающий рукописи на семи языках, не может не относиться терпимо к религии. Непрекращающиеся слухи о том, что королевская чета (по наущению жадных псов-священнослужителей) задумала вскоре изгнать евреев из Испании, вселили в сердце дона Аврахама страх. Он сомневался, удастся ли дону Хосе, ведущему свои дела со священниками и епископами, устоять против надвигающейся опасности. За остальных шуринов, сыновей, женихов своих дочерей, хотя они были людьми простыми, стремящимися к земным благам, он был более спокоен. Поэтому он много думал о доне Хосе и с тревогой произносил его имя.