— Спасибо, друзья и ратные товарищи, за дружеское поздравление с монаршей милостью, а теперь надо поздравить ещё одного витязя, который по чести получил наивысшую награду. Выпьем за здоровье моего молодого друга, удальца из удальцов, Тугана-мирзу. Он вчера с боя заслужил свою невесту, мою кузину, пани Розалию. Виват!
— Виват! — загремели голоса, и даже сам виновник торжества Туган-мирза кричал сам себе «Виват» чуть ли не громче других. С того времени, как князь Витовт объявил ему свою милость и обещал руку его небесной гурии, как он всегда называл панну Розалию, татарин сиял, он не чувствовал ног под собой и готов был броситься на шею даже вчерашнему врагу.
Увидав татарчонка среди гостей Бельского и, в особенности, услыхав тост, предложенный хозяином, Седлецкий сконфузился: у него были ещё неоконченные счеты, неразрешенный заклад с молодым татарином. Он хотел остаться незамеченным, но Туган-мирза увидал его, радостно вскрикнул и сам пошёл к нему на встречу.
— Здрав будь! Добро, джигит! Руку давай, товарыш будешь, на моя свадба приходи, гость будешь!
Седлецкий должен был протянуть руку и, в свою очередь, поздравить Туган-мирзу.
— Вот, спасибо! Большой спасибо. Ты добро джигит, твой коняка добро коняка, я вечер видал, как ты полон брал, добро коняк! Ей добро полон. Добро джигит!
Седлецкий просиял. Татарин в излияниях радости первый заявил перед сонмищем всех этих витязей, что он геройски вёл себя во время вчерашнего боя. Это было важное свидетельство, на которое можно было легко и правдиво сослаться впоследствии.
— От души, от души поздравляю, — снова проговорил он, и даже, как его ни претило, облобызался с татарином.
— Панове, — вдруг обратился Туган-мирза к пирующим, — мой заклад держал с паном, — он показал на Седлецкого, — одна коняка на другая коняка и на клейнод мой. Я говорю теперь: Туган-мирза заклад проиграл, вот мой клейнод, — он снял с руки перстень с изумрудом, — пускай пан пошлёт свой нукер, какой хочет коняка у меня выбирай — будет его коняка!
Расщедрившийся от радости татарин готов был отдать последнюю рубашку в этот счастливый для себя день.
Хотя Седлецкий чувствовал, что он обязан выигрышем заклада только душевному настроению татарина, но всё-таки он принял и перстень, и право выбора коня, даже с некоторой долей гордости: вот-де, смотрите, каков я! А в коне он действительно нуждался. Его аргамак, из-за которого он заложил свой хутор, захромал вчера и отказался служить, а другого, запасного, у пана не было.
Пиршество продолжалось своим чередом. Пили много и долго, так что не только первая звезда появилась на небосклоне, но всё тёмное небо заблестело мириадами ярких звёзд, когда среди групп пирующих появились суровые физиономии приставов великокняжеских, чтобы получить от Седлецкого имена его поручников.