По приказу князя весь его отряд превратился в дровосеков. Вокруг всего рыцарского замка застучали литовские топоры, вековые сосны и ели сотнями трещали и падали под дружными усилиями. С них обчищали ветви и, перерубив пополам, тащили и катили к самому замку. Там новые толпы жмудин схватывали их и громоздили одно на другое, заваливая ими не только весь двор замка, но стены его, ворота и башни. Князь Вингала задумал обратить весь ненавистный рыцарский замок в один громадный, небывалый, чудовищный костёр, привязать к нему всех пленных и сжечь их всех, не пощадив и дочери!
Страшный костёр рос с минуты на минуту. В промежутках между рядами бревен жмудины сыпали и забивали солому, сухие ветви, сучья и всё, что только может гореть. На самой вершине костра была устроена площадка и на ней ещё один меньший костёр, на котором должна была погибнуть княжна Скирмунда. Одно послабление, которое сделал для неё ожесточившийся отец, было то, что костёр этот был сложен из совершенно сухого леса, облит смолой и окружён вокруг массой соломы, чтобы почти мгновенно обхватить и прекратить страдания несчастной.
Довольно было бы коснуться факелом одной из куч соломы, его окружающей, чтобы огонь, пробегая по всему костру, сразу зажёг его с десяти концов.
Через день, к раннему утру, костёр был готов. Криве-кривейто, подвластные ему криве, вайделоты, тиллусоны, лингусоны и прочие служители литовских богов, а также и их помощники уже с утра во многих местах леса жгли перед уцелевшими вековыми дубами костры из дубовой коры и мелких сучьев и, распевая монотонные гимны в честь Перунаса, Сатвароса и среброкудрой Прауримы, готовились к великому торжеству язычества.
Сегодня преступная дочь князя Скирмунда и четыре пленных крыжака будут сожжены во славу литовских богов! Давно такого празднества не было.
В одной из уцелевших келий замка была заключена княжна Скирмунда. Она, казалось, окаменела в своём отчаянии со времени ужасной смерти своего ребёнка, единственного живого существа, в котором слились все силы её любви.
Он был безжалостно вырван из её рук и погиб ужасной, мучительной смертью от руки её отца, этого страшного изувера, который разбил и её жизнь, заставил и её отречься от надежды быть счастливой! Смертный приговор свой, как вайделотке, изменившей обету, она слышала уже как в тумане, смерть теперь ей казалась не казнью — величайшим благом.
Князь Давид, имя которого она шептала ежедневно, ежечасно все долгие месяцы своего тяжкого заточения в рыцарском замке оказался таким же, как и другие, увидев её невольный и незаслуженный позор: он первый бросил её, не попытался даже защищать ни её, ни ребёнка от свирепости её отца. Он был при оружии, с ним была его дружина, он мог бы попытаться! А он бежал, бежал от воображаемого позора и срама!