Понимая, что надо срочно делать ноги из этого проклятого места, я выбежал на улицу. Днем деревня смотрелась ничуть не приветливее, чем ночью, несмотря на солнце и проснувшуюся живность, было стойкое ощущение холода, сырости и безжизненности.
Я пошел вон из этого проклятого места, и только мысль, что днем нечисть не промышляет, меня хоть как-то успокаивала, тем более идти мне надо было через кладбище. Отойдя от деревни, я бросил последний взгляд в ее сторону, старые серые дома, покрытые мхом и плющом, больше походили на старые склепы, чем по сути и являлись. Дорога углубилась опять в лес, и опять появились кресты, днем было не так жутко, и хоть шел я достаточно быстро, иногда кидал взгляд на памятники, они все были очень старые, лет 200–400 назад установленные. Взгляд упал на крест прямо у дороги, и я почувствовал, как последние не седые волосы обрели седину. На кресте была фотография той самой старухи, с которой я вчера вечером пил чай, несомненно, то была она, но, мать моя женщина… в 1631 году был установлен крест, но ужас на этом не заканчивался: на соседнем кресте была фотография моей посетительницы третьего дня, и установлен он был в 1691 году.
Весь остальной путь был как в тумане. Смутно помню, как покупал билет и садился в поезд, где моими соседями были две женщины, мне они были совершенно не интересны, пока в их разговоре не зашла речь о Замогилье.
— Все это сказки для детей, — утверждала одна из них.
— Не знаю, Клара, — молвила ее попутчица, — но люди говорят: эта ведьма не только истребила деревню, но и до сих пор появляется там, и не везет тем, кто сунется в ее владения, еще моя бабка говорила, что она перебирает кишки.
Силы оставили меня, и очнулся я только в городе. Недели две провалялся я с жаром в кровати, шрам затянулся, но еще кровоточил, медицина еще не шагнула так далеко, чтобы узнать, чего не хватает, без вскрытия, а резать себя второй раз я категорически не хотел. Почти каждую ночь я вспоминал эту деревню, огненные глаза передо мной и странное чаепитие, которое то ли было, то ли нет. Эти глаза… глаза мне снились до конца дней, и я всегда боялся, что и в том мире я их встречу опять… И встретил…
Мы уже больше часа стояли в вязкой, сырой, разрытой могиле, в яме около двух метров глубиной, где скапливалась жижа, все сильнее затягивая ноги и противно хлюпая от любого шевеления. По нашим измученным лицам хлестали холодные капли осеннего ноябрьского дождя, едко пахло гнилью и сырой плесенью — именно так и должно было пахнуть из могилы. Тяжёлый воздух, который, казалось, можно потрогать. Стрелки на часах ушли далеко за полночь, и вязкая темнота окутывала нас со всех сторон. Мы буквально вдыхали коктейль из темноты ночи и могильной влаги, пуская его по венам, через лёгкие.