Что же тут можно было предпринять? Вставать к одиннадцати часам, напиться чаю с топлеными сливками. Посидеть около глухой и слепой матери, которая все добивалась, не большевик ли он, Вася. Потом - погулять до обеда, посидеть над рекой. К пяти - вернуться, скрипнув калиткой... вытереть ноги о рогожку на крыльце... И у окна поджидать Надю, стараясь и виду не подать, что весь день он думал об этой радости: вот она прошла мимо окна, пошаркала ботиночками о рогожку, звонко крикнула: "Матрена, собирай обедать". Вошла с неизменной фразой: "Фу, как устала". Повесила на гвоздь в прихожей полушубочек, оправила платье, подставила прохладную щеку для поцелуя.
- Как ты себя чувствуешь? Лучше?
Матрена вносит чугун со щами. Надя говорит:
- Ты ешь, не стесняйся, тебе надо поправляться.
После обеда Надя исчезала либо к подруге, либо в кинематограф, приглашенная "так, одним, ты его не знаешь". Василий Алексеевич садился в сумерках на диван под заклеванные мухами фотографии и грыз ногти, другим чем-нибудь трудно было заняться: Надя очень экономила керосин и просила возможно дольше не зажигать лампы. Курить пришлось бросить по двум причинам: для здоровья (Надя в первый же день сказала, что табак вреден) и за полным отсутствием денег. Дом содержался на скудное Надино жалованье. Она говорила: "Просто в отчаяние можно прийти, если ты, Вася, не начнешь скоро зарабатывать, посылать нам с мамой". Василий Алексеевич никак не мог забыть у Нади гримаски удивления и разочарования при первой встрече.
"Вид у меня паршивый, конечно, больной, зубы не в порядке, раздумывал он в сумерках, - но разве это именно важно?.. Приятнее, если бы этакий молодчина ввалился в крепких сапогах, веселый, полон карман червонцев... Не было бы сразу разочарования... Ах, глупости, мелочи... К маю отъемся, зубы вылечу - вот вам, Надежда Ивановна, и вид. Зато ваши молодчики из кинематографа городов строить не будут - лобики узки".
Василий Алексеевич несколько раз пытался заговорить с Надей о своих работах, о перестройке Москвы по новому плану, о величии задач, брошенных в человечество русской революцией. Не было сомнения - Надя поймет, оценит его, и весь житейский вздор, безденежье покажутся ничтожными.
Надя не уклонялась от разговоров, но едва он занесется - у нее личико сделается озабоченное: "Ах, прости, Вася, совсем забыла... скоро приду..." И - нет ее, убежала со двора. И Буженинов опять сидит в темноте, старается привести мысли в порядок.
Однажды выручил дождь - хлынул потоком. Надя поахала у окна, вздула лампу, села штопать чулки. Особенно хороши были у нее глаза: голубые, покойные, с мягкими ресницами - темной каймой. Василий Алексеевич глядел в них, покуда не закружилась голова.