Я не знаю – теперь всё равно.
Ветер зол, он в обиде на всех,
Он сорвал с моих рук лоскутки
И лохмотья изорванной кожи.
Не ходи... Тот огонь, что во мне – он погас,
Тот, что был – только цвет потерял.
Моя боль или просто печаль?
Это гнев или ненависть к нам?
Подожди... Потеряв, я нашёл лишь песок.
Он последний в ладонях моих.
Через дыры в руках, где торчат
Мои кости и плещется кровь,
Через дыры, прожжённые мной,
Я теряю и этот песок. Уходи...
Клочья кожи, обуглились кости
И всё меньше в ладонях песка,
Только горсть я унёс, только горсть.
Но всё меньше в ладонях песка.
Закончив, я взглянул на Нату. Она смотрела на книгу, но, почувствовав мой взгляд, подняла голову, будто с вызовом осушила залпом бокал.
– И как тебе эти строки? – спросил я, пряча чёрный томик в карман плаща.
– Сначала скажи – как они тебе?
– Не знаю, скорее всего не понравились. Я вообще не люблю стихов, и это накладывает отпечаток на моё восприятие. Здесь автор намеренно не соблюдал никаких правил стихосложения и писал, надо полагать, на коленке – в пять минут. Честное слово, таких опусов можно написать полсотни за день.
Я лгал ей. Намеренно лгал. Нет, стихи меня действительно не вдохновили – ну, не люблю я их, не люблю! – но картинка возникла: образ Конрада Оружейника, пересыпающего песок из ладони в ладонь... К чему бы это? Сказать Нате? Или лучше попрощаться и уйти?
Она усмехнулась, словно читая мои мысли, и положила голову на руки. Ничего не сказала про стихотворение, даже жестом не выразила своего отношения к моим словам. Лишь спустя несколько секунд, промолвила:
– Скажи, Митер, ты умеешь молчать? Можешь ли ты не говорить полчаса?
– Могу.
– Тогда помолчим.
– Может, мне действительно лучше уйти, чтобы не мешать тебе?
– Мне не хочется тишины – мне хочется молчания. А для молчания нужен собеседник.
Не знаю, сколько мы так сидели... Она налила себе из бутылки ещё вина, я заказал жареных орехов. Обмениваясь короткими взглядами, словно кинжальными ударами, тут же пряча глаза, мы молчали. Боясь пошевелиться, боясь шуметь. Движения наших губ – когда она осторожно касалась своего бокала, а я бросал в рот очередной орех – больше походили на судороги. Я изучил каждый сантиметр нашего столика, весь клуб, его посетителей и обслуживающий персонал – вплоть до аккуратного и ловкого бармена. Ната же смотрела лишь на дно стакана. Но через почти равные промежутки времени наши взгляды обязательно скрещивались, в них вспыхивали огоньки, словно искры от звенящих друг о друга стальных клинков... Мы оба выдержали срок, не проронив ни слова.