Привык к Людмиле, присушился, что правда, то правда. И быстро-то как! Хотя томила его, раздражала обидами, отвращала иной раз дураком Гришенькой и капризами, самодурством ("Какой шум из-за Маревина подняла! А старика защищать по-глупому?"), доводила до желания порвать навсегда, женщин крутом много, не такая уж сладкая, не заносись, бывают и слаще, а у него, если разобраться, возможности безграничны, только помани, и хотя знакомили с разными на скорую руку, ездили на дачу, в Химки, к приятелям, туда-сюда - через час все надоедало и превращалось в скуку. Потому что люди пустые, без понятия. Им бы только пенки снимать, а он на таких насмотрелся, на пенкоснимателей. Человек он сложной судьбы, характера непростого, не всякая поймет.
А Людмила - понимала. Удивительная: ничего у него не просила, ни за что не бранила, денег не брала. Раза два предлагал, отказывалась категорически: "Ну как тебе не стыдно?" Он радовался, приятно было - не оттого, что деньги жалел, а оттого, что такая женщина удивительная и любит. Всего-то и трат - туфли на каучуке за триста восемьдесят рублей когда-то давно. Ну, и рестораны, само собой, не считано. Терпел Николай Демьянович, томился и - сил не стало терпеть - в коридоре остановил за руку, сказал:
- Людмила, а у меня беда.
Она глаза вскинула:
- Что такое?
- Мать с инсультом, в больнице. Не знаю, как с Галкой быть...
В глазах Людмилиных мелькнуло печальное, доброе: то ли испуг, то ли жалость.
- Возьми Галочку в Москву. А то мать себя доконает, если будет волноваться...
- И в Москве беда. С Мартой...
Рассказал скупо. Со всех сторон край - в театре война, Маревин, сволота, актеров настраивал, рецензентов подбивал, хорошо хоть отделались, а дома судьба смертным боем бьет. И близкие люди отворачиваются, ни помощи, ни тепла.
- Марту жаль, очень, очень даже жаль. Женщина еще не старая, тридцать восемь. Но центральная нервная система расшатана до предела, лечиться не меньше года и неизвестно как и что, какие результаты. Очень жаль. Она ведь отличный педагог, преподавала в детской школе гимнастику. У нее, значит, таким образом: маниакальный бред и навязчивые идеи. Ну, с Фросей скандалы, крики, с кулаками бросалась, ты же знаешь. А оказалось вот что - болезнь, никуда не денешься. Ну так жаль...
Рассказывал Николай Демьянович, буровил вполголоса и смотрел: милое лицо бледнеет, на глаза будто слезы наворачиваются. Вдруг схватилась:
- Тебе помочь?
Он кивнул.
- Поедем ко мне, сейчас же!
Соображал: Фрося может надуться, будет тарелки швырять, а ну ее к богу в рай. Отослать куда-нибудь. В Тарасовку, на дачу. Ага, протопить дачу, давно не топили.