Она посмотрела на него и увидела своего прежнего друга, своего приятного и верного спутника, который вдруг решил превратиться в страстного влюбленного, бормотавшего интересные, но неприемлемые вещи. Его пылавшее лицо выражало нетерпение и смятенность. Его страстный вопрошающий взгляд перехватил ее взгляд.
— Скажите мне что-нибудь, — произнес он, — говорите со мной.
Она поняла, что Рэмеджа можно пожалеть, глубоко пожалеть, видя его в таком состоянии. Разумеется, все это совершенно невозможно. Но она была смущена, странно смущена. И вдруг она вспомнила, что ведь живет на его средства. Она наклонилась к нему и сказала:
— Мистер Рэмедж, прошу вас, не говорите больше об этом.
Он порывался было что-то ответить, но промолчал.
— Я не хочу, вы не должны так говорить со мной! Я не хочу слушать вас. Если бы я знала, что вы намерены так говорить со мной, я не пришла бы сюда.
— Но что же мне делать? Я не могу молчать.
— Пожалуйста, — настаивала она, — пожалуйста, не сейчас, здесь не место.
— Я должен с вами объясниться! Я должен высказаться!
— Но не сейчас, не здесь.
— Так уж случилось, — сказал он. — Это вышло не преднамеренно. А теперь, раз уж я заговорил…
Анна-Вероника почувствовала, что он, безусловно, имеет право на объяснение, но что объясняться именно сегодня невозможно. Ей надо было подумать.
— Мистер Рэмедж, — сказала она, — я не могу… Не сейчас. Прошу вас… Не сейчас, иначе мне придется уйти.
Пристально глядя на нее, он старался проникнуть в тайники ее души.
— Вам не хочется уходить?
— Нет. Но я вынуждена… Я должна…
— А я должен говорить об этом. Это необходимо.
— В другое время.
— Но я люблю вас. Я люблю вас… нестерпимо!
— Тогда не говорите со мной сейчас. Я не хочу, чтобы вы вели со мной этот разговор теперь. В другом месте. Не здесь. Вы неправильно поняли меня. Я не могу вам объяснить…
Они смотрели друг на друга, не понимая один другого.
— Простите меня, — наконец сказал он слегка дрожащим от волнения голосом и накрыл своей ладонью руку Анны-Вероники, лежавшую на ее колене. — Я самый безрассудный из людей. Я был глуп, глуп и несдержан от избытка чувств. Разве можно было так вдруг их излить? Я… я заболел любовью и не отвечаю за себя. Можете ли вы меня простить, если я больше ничего не скажу?
Она взглянула на него задумчиво и серьезно.
— Считайте, — сказал он, — будто я ничего не говорил. И продолжим нашу сегодняшнюю встречу. Почему бы и нет? Представьте себе, что у меня был истерический припадок, и вот я пришел в себя.
— Хорошо, — ответила она и вдруг почувствовала к нему горячую симпатию. Забыть — это был единственный правильный путь, чтобы выйти из нелепого и мучительного положения.