– Так-то оно так, но мы приняли вызов, – сказал Рой. – Кто-то доложил, что он тут валяется. Мы не можем отсюда смыться, бросив его.
– Знаю. О своих задницах мы должны позаботиться.
– Ты все равно бы его тут не оставил, верно?
– Его подсушат да пропишут ему девяносто суток, а после он снова окажется здесь, как раз ко Дню Благодарения. И в конце концов здесь же, на улице, подохнет. И какое имеет значение, когда это произойдет?
– Ты бы его не оставил, – Рой натянуто улыбнулся. – Ты же не такой бездушный, а, Лайт? Он все-таки человек, а не собака.
– Это правда? – спросил Лайт у пьяницы, который тупо уставился из-под синих век на Роя. В уголках его глаз застыла гнойная корка. – Ты и впрямь человек? – не отступался Лайт, легко похлопывая дубинкой по подметке его башмака. – Ты уверен, что не собака?
– Да, собака, – забрюзжал пьянчужка; от удивления, что он еще в состоянии говорить, полицейские переглянулись. – Я собака. Я пес.
Гав-гав-гав! Мать вашу!..
– Будь я проклят, – усмехнулся Лайт, – но, может, ты и заслужил свое спасение.
Рой обнаружил, что устройство бродяги в больницу общего типа в качестве пациента-заключенного представляло собой процедуру чрезвычайно усложненную, необходимым образом включавшую: остановку в Центральной приемной больнице, поездку в линкольн-хайтскую тюрьму с имуществом задержанного, что в данном случае означало пригоршню отрепьев, обреченных на сожжение в печи, а также получение медицинских карт из тюремной клиники, в качестве же достойного финала – бумажную волокиту в тюремной палате обшей больницы. К 3:30, когда Лайт вел машину назад к участку, Рой уже окончательно обессилел. Они притормозили у пирожковой на углу Слосон и Бродвея и заказали по чашке очень горячего и очень скверного кофе, запив им бесплатные пончики. Услышав голос оператора из динамика, Лайт выругался и запустил пустым бумажным стаканчиком через всю пирожковую в мусорное ведро.
– Семейная ссора в четыре утра. Сукин сын.
– Я бы тоже с удовольствием начхал на все это, – кивнул Рой. – Чертовски проголодался, а эти пончики сейчас мне все равно что пара трюфелей для динозавра. Мне бы пожрать чего-нибудь стоящего.
– Обычно мы терпим до семи часов, – сказал Лайт, тронув с места и не дав Рою спокойно проглотить остатки кофе.
– Знаю, как не знать, – сказал Рой. – В том-то и беда с этим проклятым утренним дежурством. Завтракаешь в семь утра. Потом идешь домой и укладываешься спать, а когда просыпаешься, на дворе уже сумерки и набивать кишку нет никакой охоты, поэтому ты снова просто завтракаешь, а после, где-нибудь часиков в одиннадцать, перед тем как отправиться на работу, закусываешь парочкой яиц. Господи, я завтракаю три раза на день!