Не знаю, сколько времени прошло. Омут воспоминаний, пустыня чувств. Тоска и боль, немота и бессилие.
Потом заявились мои киношники. Крики, толкучка, сопение, суета.
Пока ребята мыли в ванной руки, я сказала Ларионову, нарезавшему большими ломтями торт:
– Я нашла таксиста.
Он удивленно повернулся ко мне и спросил растерянно:
– Моего?
– Ну, конечно, вашего. Другой ведь нам не нужен. Его фамилия Глухоманов. Номер машины 25-15. Второй таксомоторный парк. Он сейчас капусту возит в Приреченске.
– А где этот Приреченск?
– Километров сто отсюда.
Ларионов молча смотрел на меня, дожидаясь моего слова. Я кивнула:
– Да, конечно! Завтра с утра я договорюсь на работе, и сразу поедем в Приреченск. Ничего, ничего, найдем мы этого Глухоманова…
– С утра не могу, – вздохнул Ларионов. – Меня Бурмистров вызывает в прокуратуру на очную ставку.
– Знаете что? Вы с утра отправляйтесь к Бурмистрову… Сколько может продлиться очная ставка?
Ларионов пожал плечами:
– Бог весть, я никогда не был на очной ставке…
– Ну, я думаю, часа два, не больше… И сразу скажите ему о Глухоманове. И насчет девушки Риты подайте ему заявление. Надо его заставить ее разыскать. А я в редакции до двенадцати освобожусь и заеду за вами. Прямо в прокуратуру…
Дети давно спали. С экрана телевизора приглушенно вещал синоптик, обещая переменную облачность, резкие порывы ветра – до шквальных, сильное понижение температуры, и вид у него самого был очень обиженный предстоящей непогодой.
Ларионов взял меня за руку:
– Ирина Сергеевна, можно я вас поцелую – мне тогда будет веселее идти в прокуратуру…
Он сказал это как бы шутя, но голос у него рвался от волнения. Я растерянно молчала, а он вдруг обнял меня, и я услышала, как бешено молотит в мою грудь его сердце…
– За что же мне такое счастье? – прохрипел он, задыхаясь…
В это утро у меня все получалось удивительно споро и ладно. И впервые за долгое время настроение было легкое, радостное и неожиданно вернулось ощущение уверенности, которое, казалось, навсегда оставило меня.
Я ощущала в себе молодую упругую силу и с легкой досадой думала о том, что жизнь в последнее время сумела убедить меня в моей старости, никчемушности, законченности моей женской судьбы.
Но это не так! Я в это не хочу верить! Я с этим не согласна! Мне всего тридцать три! Уже тридцать три. Но меня любит Ларионов! Меня любят дети. Старик, все мои товарищи! Нет, я не хочу быть одинокой злой старой бабкой! Я хочу синего неба, ветра, молодой травы, солнечной ласки. Я хочу любви, я хочу еще жить…
И на работе все получалось необременительно, легко и быстро. Все, кто был мне нужен, оказались на своих местах, у телефонов, со всеми успела договориться, все мне говорили в это утро «да»! Потом написала ответы на письма и понесла ответственному секретарю Галкину. Как всегда, заваленный кипами гранок и рукописей, он колдовал над макетом газеты. Искоса взглянул на меня из-под, очков, помахал рукой и углубился в бумаги. Я положила на угол стола письма и уже было собралась уходить, но у дверей вспомнила и вернулась: