- "Hay" пойдет? - крикнули издалека.
- Пойдет, - на всякий случай согласился Платон, не представляя, что такое "Hay".
Грянула музыка. От неожиданности Платон в первый момент слегка присел настолько громко это было. Ударные грохотали так, что, казалось, крыша содрогается. Первые две строчки он не расслышал - отмечал про себя ритм. Потом различил слова и хмыкнул "...будем отрываться и гулять, но только не тащи опять меня в кровать!..". Ноги заскользили легко и привычно. Круг расступился, пропуская невесту в пышном платье. Платон смотрел только на ее туфельки, поражаясь их миниатюрности. Когда грянул припев, они уже танцевали рядом, строго выдерживая расстояние между его левым ботинком, едва касающимся носком покрытия, и ее юркой правой туфелькой.
"Как будто е-эй, е-эй, е-эй, хали-гали! Как будто е-эй, е-эй, е-эй русский шейк!"
- Во дает толстяк! - кто-то из зрителей громко оценил его легкость и изящество.
Кое-кто не выдержал установленного Платоном Чуть замедленного для твиста ритма и выскочил на площадку, дергаясь. Их тут же утащили. Илиса нашла ладошкой руку Платона и вцепилась в нее - ей приходилось напрягаться, чтобы поспевать за ним и сохранять дистанцию. Она была не слишком виртуозна, хоть и старалась изо всех сил. Черт возьми, Платон уже танцевал с одной неумехой твист. Давно. Очень давно. В своей спальне. Под пластинку
"Черный кот". Сейчас он сделал то же, что и тогда: чтобы не потерять ритм - поднял партнершу левой рукой и прижал к себе, посадив на бедро.
"А ну-ка жги, давай, валяй, шуруй со мной! Как люблю я этот утренний забой!"
Илиса обхватила его ногами и, чтобы получше держаться, зажала в кулачки фрак на груди и на спине.
"Как будто е-эй, е-эй, е-эй, хали-гали!.." - сканировали окружающие. Жги, динозавр!
Платон увидел в размазанном безличье толпы несколько знакомых лиц и осторожно улыбнулся им, вспоминая. Веня застыл истуканом - почему-то грустный. Федор с открытым ртом смотрел восхищенно, но с недоверием, косясь по сторонам, чтобы удостовериться - все видят, все в отрубе. Аврора не смотрела. Она стояла далеко, у края крыши, там, где сидел за пультом невидимый Платону ди-джей, и ловила ветер лицом, подняв его к небу.
Гимнаст плакал. Платон увидел это и в отчаянии прижал к себе рукой девочку так сильно, что она пискнула и стукнула его туфельками - в спину и в живот. Ему все еще легко и невесомо было держать на себе и ее, и черное небо над крышей, еще фантастически скользили ноги, но уже все вспомнилось - колба, подушки на теплом полу. Он остановился.