— Нет, в доме все считали, что я ушла. Я сняла трубку параллельного телефона.
— Зачем?
— Мне хотелось знать, кто звонит ему. Я думала, это миссис Хатауэй.
— А почему это вас интересовало?
Ее взгляд все объяснил инспектору: глаза сверкнули и тотчас погасли.
— Мне хотелось знать, она ли это.
— Но вы услышали голос той иностранки — вы убеждены в этом? Она называла свое имя?
— Она сказала: «Мистер Хатауэй? Я хочу поговорить с мистером Хатауэем». Он откликнулся, и она продолжала: «Меня зовут Луиза Роджерз, но это имя вам незнакомо. Я хотела бы отдать вам одну вещь, которую вы потеряли».
— Вы абсолютно уверены, что она назвалась именно так?
— Где еще я могла услышать это имя? Оно еще не появилось в газетах.
— Продолжайте.
— Она объяснила: «Вечером четвертого января вы заезжали в отель „Бык“ в Ледлингтоне. И обронили там зажигалку». Мистер Хатауэй ответил, что это ошибка, никакой зажигалки он не ронял, и тогда эта женщина сказала: «Или не зажигалку, а письмо». Потом она добавила, что звонит из Лентона, что у нее есть машина, и спросила, как доехать до Дипсайда. Он повторил, что это ошибка, но объяснил, куда ехать.
Агнес замолчала и уставилась на Лэма, будто не видя его. Когда же он спросил: «И это все?» — она вздрогнула, точно очнулась, и снова заговорила:
— Я слышала, как в половине пятого подъехала машина и мистер Хатауэй сам открыл дверь и впустил ее. Миссис Бартон, экономки, не было дома. Мы обе взяли выходной. Мистер Хатауэй провел гостью к себе в кабинет, я подкралась к двери, приоткрыла ее и слышала все, что они говорили.
Лэм хмыкнул.
— Значит, вы спустились вниз, к двери кабинета. Зачем?
Ее глаза опять ярко блеснули.
— Она не была знакома с ним. Только видела его в «Быке». Ясно же, что она нашла предлог для встречи. Я должна была узнать, что он скажет.
Лэм забарабанил пальцами по колену. Эта девушка обезумела от ревности. В таких случаях женщины часто говорят всю правду, а если этого им кажется слишком мало, лгут.
— Продолжайте! — коротко бросил он.
— Ее я понимала через слово — она говорила слишком быстро и с акцентом, но речь шла о бриллиантах. Это меня немного успокоило. Но все равно я думала, что она заинтересовалась им. Я слышала, как он поставил ее на место, сказав, что не понимает, о чем речь. Она заволновалась, заговорила еще быстрее, а потом выкрикнула: «Покажите мне руки — и я все пойму!» Он твердил: «Вы ошибаетесь». Она крикнула во весь голос: «Руки!» — и мистер Грант направился к двери. Я испугалась и убежала.
Главное было сказано. Мистер Фрэнк Эбботт, племянник полковника Эбботта, живущий в Эбботтсли, записал ее слова — сказанного уже не вернешь. Агнес чувствовала себя опустошенной, замерзшей и усталой. Ее сжатый кулак обмяк. Полицейский из Лондона спросил, все ли это, и она кивнула. Она совсем ослабела и не знала, сумеет ли вернуться домой на велосипеде. И вдруг ей пришло в голову, что возвращаться нельзя и идти ей некуда. Это хуже смерти. Об умершем хоть кто-нибудь позаботится — похоронит его. А ей нечего рассчитывать даже на такое. Она сидела, гладя в никуда.