— Миллион лет, — сказал он и удивился, почему сказал так. Но, как и всегда, не имеет значение, что ты говоришь Элизабет.
Она подняла руку, но не дотронулась до него — знакомый жест.
— Неужели так долго? Вот беда! Проходи, поговорим. Дядя Джонатан уехал на торги.
Он прошел за ней в комнату позади лавки — уютные потертые кресла, старомодные плюшевые шторы, неряшливый стол Джонатана Мура. Элизабет закрыла дверь. Они как будто вернулись в далекое прошлое. Она открыла дверцы буфета, повозилась там и достала пакет карамели.
— Ты все еще любишь карамель? Если что-то действительно любишь, то будешь любить всегда, как ты считаешь?
— Не уверен.
— А я уверена. — Она засмеялась. — Что бы у меня ни происходило, я продолжаю любить карамель. Не перестаю благодарить судьбу, что ем и не толстею. Смотри, пакет, как и раньше, стоит между нами, и можно таскать из него карамельки.
Карр тоже засмеялся и расслабился. В комнате у Элизабет так привычно, так уютно, что об этом даже не задумываешься. Как старое пальто, старые башмаки, старый друг — неромантично, неприхотливо и бесконечно спокойно.
Она сказала: «Для чая не рановато? Могу сделать», — и увидела, что он нахмурился.
— Нет. Я здесь с Фэнси — Фрэнсис Белл. Мы живем у Реты. Сейчас Фэнси в парикмахерской. Она хотела, когда закончит, пойти со мной пить чай.
Ясные глаза Элизабет серьезно смотрели на него.
— Не хочешь ли привести ее сюда? У меня свежий кекс.
Он сказал: «Приведу», и Элизабет кивнула.
— Вот и чудесно. Посидим, поболтаем. Расскажи о ней. Она твоя подружка?
— Нет.
Он не знал, как это вышло — сначала сказал, потом подумал. «Господи, но это же правда!» Во что же он вляпался и как глубоко увяз? Будто во сне — идешь, идешь и вдруг видишь, что еще один шаг — и будет пропасть!
— Расскажи про нее, Карр. Какая она?
Опять этот пытливый взгляд. Он ответил ей так же прямо.
— Она похожа на Марджори.
— Я видела Марджори только раз. Она была очень красивая. — Сказано было без злобы, хотя оба помнили ту встречу. Именно после нее Элизабет спросила: «У вас с ней любовь, Карр?» Тогда они сидели вдвоем в этой самой комнате, и он отвел взгляд, а Элизабет сняла обручальное кольцо и положила его на ручку кресла, стоявшего между ними, и когда он опять промолчал, ушла через дальнюю дверь и поднялась по ветхой лестнице к себе в комнату. И он дал ей уйти.
Пять лет назад — а кажется, что это было вчера…
— Почему ты меня отпустила?
— А как я могла тебя удержать?
— Ты даже не пыталась.
— Не пыталась, да. Не хотела держать тебя, раз ты захотел уйти.
Карр промолчал, он не мог сказать: «Я не хотел уходить». Он знал Элизабет всю жизнь, а Марджори — три недели. В двадцать три года к роману подталкивает чувство новизны, неожиданность. То, что на расстоянии выглядело чарующим оазисом, вблизи оказалось пустыней, миражом, и в этом ему было некого винить, кроме самого себя. Марджори не изменилась — ему все время приходилось себе это напоминать.