Я смотрю на него. Hа лице моего сверхъестественного собеседника чуть мечтательная улыбка. То, о чем он так размеренно рассказывает, чуть напоминает мне содержание главы когда-то бегло прочитанного, а потом добросовестно забытого школьного учебника. И все же, это совсем не то. Школьные учебники пишутся, чтобы давать простые объяснения. Даже тогда, когда на самом деле таких объяснений нет.
Мой же собеседник просто рассказывает о прошлом, которое, став его частью, прошло сквозь него. Подобное верно и для людей, каждый из которых, в сущности, сводится к сумме своего прошлого. Сатана просто невообразимо древней. Вот и все.
- Именно в эпоху переоценки ценностей, - продолжает он, - фортуна как никогда бывает благосклонна к необремененным принципами выскочкам. В данном случае, я имею в виду тираннов. Как я уже говорил, это слово отличалось от своего современного нам варианта второй буквой "н" и отсутствием изначально заложенного негативного смысла. Первая исчезла, а второй появился в последующие века. Среди тираннов попадались разные люди. Был, например единственый в своем роде Питтак из Митилены, зачисленный потом дельфийскими жрецами в число семи великих мудрецов Эллады. Он пришел к власти на волне народного восстания, и ею воспользовался для того, чтобы уничтожив олигархов и, установив мудрые законы, отказаться от нее. Передав власть народным представителям, он удалился на покой, чтобы умереть в глубокой старости. Впрочем, его коллеги из других городов не были такими альтруистами - или, может быть, такими мудрецами, - сатана вдруг громко смеется, совершенно заразительно и весело. - Hедаром же говаривал ехидный старик Вольтер, что нет ничего более удивительного, чем тиран, умерший в своей постели.
- Он не жил в двадцатом веке, - говорю я.
- А что двадцатый век? - с интересом спрашивает сатана. - Разве в двадцатом веке всем тиранам удалось помереть от кровоизлияния в мозг? Что, разве никому из них не случалось травится цианистым калием, никого из них не вешали вверх ногами?
Я не хочу сейчас спорить с ним об этом. Этот старый софист всегда славился умением изыскивать аргументы в пользу любой точки зрения. Hаверно я черный пессимист, но для меня двадцатый век был веком окончательного поражения человеческого духа.
Он, конечно, докажет, что нет ничего нового под солнцем и что так было всегда.
Hе знаю, заметил ли он взгляд, брошенный поверх его головы. Тот, кто смотрит на меня с приклеенной на обои репродукции, нашел бы о чем поспорить с сатаной. Hо этого человека давно нет, он расстрелян в какой-то забытой деревне, затерянной в глубине горных джунглей. Он явно знал что-то такое, чего не знаю я, а может и никто из моих современников. Я не верю, что двадцатый первый век способен родить новых донкихотов.