— Я ничего о тебе не знаю...
— Да я и сам знаю не много... Нет, на память я не жалуюсь, только... Такое ощущение, будто до этого дня я жил какой-то чужой, не своей жизнью. Или наоборот — мою жизнь проживал кто-то другой, кто-то чужой... Понимаешь?
— О, да!
— С самого младенчества из меня готовили музыканта. Но имея перед глазами пример матери... В общем, после школы я решил учиться на психолога, но встретил поразительную девушку и следом за ней пошел на филологический. И уже через полгода был женат.
— На этой девушке?
— На другой. Она тоже была красива, умна, но... другая.
— Вы расстались?
— Да... Мы любили друг друга, но я не мог дать ей тот мир, в котором она хотела жить. И она предпочла уйти...
— От тебя?
— Сначала от меня...
— А потом?
— Потом от мира.
— В православный монастырь? Я слышала, там такие суровые порядки...
— Нет, не в монастырь... Оставила прощальное письмо — и ушла в Вечность...
Светлые глаза Лиз округлились.
— Она... покончила с собой?
— Хотела. Но вышло иначе... Она погибла в тот самый день, на который запланировала свой уход. Господь уберег от греха самоубийства...
— Ты веришь в грех?
— Я верю в то, что каждый из нас обязан выдержать экзамен, именуемый жизнью.
— Иначе?..
— Иначе оставят на второй год...
А за окном проносились польские деревеньки, и на горбатых проселках лежала чистая иностранная грязь...
— Возьми мои часы, я хочу, чтобы с тобой всегда была частица меня, они покажут время нашей встречи и будут тебя охранять, как оберег.
— Я запомню — 0-Берег, как берег тебя, ты же моя река.
— Ну, берег так берег, если тебе так больше нравится.
— А, я придумала, я подарю тебе свой рисунок или давай, ты выберешь сам.
Лиз достала папку и положила Нилу на колени.
— Ты смотри, а я буду рассказывать. Вот, это я в Павловске, когда на этюдах была с ребятами, а это наброски, а это я рисовала еще в прошлом году в Москве, ну, помнишь, я тебе рассказывала. Меня папины друзья водили на ипподром, лошадей очень трудно рисовать, поэтому меня и тянет, хотя пока еще не очень получается.
Сдерживая дрожь, Нил вгляделся в лицо наездницы. Рисунок был очень точен.
— Кто это на лошади, Лиз?
— А. Это та самая Таня Захаржевская, которая меня и уговорила учиться в России. Знаешь, она замечательная, очень современная, многому меня научила. Мы с ней подружились. Она тоже, как ты, филолог.
Нил не сразу пришел в себя, еще полистав рисунки для отвода глаз, отложил Танин конный портрет в сторону и, притянув к себе Лиз, начал целовать ее лицо, глаза и губы, не давая Лиз увидеть его собственные глаза. Прошлое подошло опять очень близко, так же близко, как приближающийся с каждой минутой ненавистный Кельн, где Лиз уже не будет с ним.