Кати подошла, заглянула в глаза оторопевшей Лиз, взяла за руку и ласково проговорила:
— Пойдем, дитя мое. Будем делать из тебя настоящую парижанку.
Вечер этого восхитительно многотрудного дня, пронесшегося калейдоскопом умопомрачительных бутиков, ателье, салонов красоты, завершился в театральной ложе, откуда было так хорошо видно и слышно обожаемого ею Рикардо Фольи.
В антракте Кати представила ей молодого человека, тощего, рыжего, как морковка, в круглых очках а-ля Джон Леннон.
— Знакомься, дитя мое, это твои тьютор, по-нашему говоря, наставник. Его зовут Алан Мак-Коркиндейл.
Имя пришлось повторить трижды, прежде чем Элизабет его запомнила.
Алан был смешной и смешливый, и они подружились с первой минуты.
После концерта они поужинали в «Амбрози», потом Алан отвез ее в отель и проводил до номера, того самого, что так поразил ее воображение днем.
— Приятных сновидений, юная леди. Спальни на втором этаже, выбирайте любую.
— Алан, постой...
— Что угодно юной леди? Сказочку на ночь?
— Где моя мама? — зевая, спросила Лиз.
— Кто? Ах, мама? — Алан посмотрел на часы. — Через одиннадцать минут ее теплоход отчаливает из марсельской гавани.
— Куда?
— На Мартинику. Ей там куплен домик, и назначено щедрое содержание — при условии, что она не вернется во Францию.
Лиз мимолетно удивилась равнодушию, с которым восприняла это известие.
Для нее началась новая жизнь, полная новых впечатлений и каждодневных открытий. Теперь она постоянно жила в двухэтажном «люксе». Оказалось, что кроме гостиной и двух уютных спаленок, здесь есть библиотека с новейшим домашним кинотеатром и множеством книг, в том числе и таких, которые ее старомодная, вульгарно-благопристойная мамаша не разрешала даже вносить в дом:
Раймон Кено, Антонен Арто, Генри Миллер. И еще две ванных комнаты, одна обыкновенная, только очень богатая и красивая, а вторая — настоящий маленький бассейн, оборудованный разными гидромассажными устройствами, здесь можно было нагонять искусственные волны. А еду приносили прямо в номер в любое время суток, стоило лишь позвонить по телефону — любую еду, какую только пожелаешь, хоть гамбургер с кенгурятиной, хоть перепелиные яйца с белужьей икрой.
Но вся эта роскошь не давалась даром. Каждый день Лиз был расписан по минутам. Алан заезжал за ней в половине девятого и отвозил то в танцевальный класс, то к сухонькой старушке-графине, обучавшей Лиз основам этикета и едко высмеивавшей малейшие промашки неотесанной провинциалки, то к другой старушке — прославленному музыкальному педагогу. Иногда занятия заменялись экскурсиями по Парижу и его историческим окрестностям. Эти дни были для Лиз самыми счастливыми, она все больше — робко, по-девчоночьи — влюблялась в своего рыжего чичероне. Алан знал и любил Париж так, словно и сам он, и многие поколения его предков родились и жили на этой земле. И своей любовью он заразил юную воспитанницу.