- Знаешь, Свиридов... Пожалуй, мне твоя оборона нравится. Хорошего мало, а нравится. А может, он это... отравленный?
- На пленных испытали.
- Так ты и пленных взял? Ну и как?
- Согрелись. Дают показания.
Генерал поглядел в карту совсем уже веселыми глазами, уже как бы отведав того "привходящего обстоятельства".
- Слушай, а ты сам-то где сидишь?
- Да в Перемерках же. От вас километров шесть. Могу лошадей выслать.
- Все не приучишься "кони" говорить, Свиридов. Кони и у меня есть, только они с утра снаряды возили, пристали кони. Ведь не люди они устают...
- Так все-таки ждать вас? Опять же, День Конституции страна отмечает...
- Разболтались мы с тобой, Свиридов, - сказал генерал построжавшим голосом. - День Конституции выдаем. А враг подслушивает. У тебя все? До свиданья.
Генерал, заложив руки за спину, походил взад-вперед по горнице, погуживая себе под нос свое любимое: "Мы ушли от пр-роклятой погони, пер-рестань, моя радость, др-ро-жать!..", и стал против красного угла, разглядывая иконы.
- Это сей же час уберем, - поспешил к нему ординарец. - Это живенько!
- Зачем? - удивился генерал. - Чем они мешают?
- Мешают думать командующему, - тот ему отвечал молодецки, с восторгом в голосе. - Мысли отвлекают в ненужное направление.
Ординарец этот был, что называется, деланный дурак, то есть не от природы глупый, а для своего же удовольствия. Не рохля, а вполне даже расторопный, но говорил часто невпопад и еще очень этим гордился. Особо раздражало генерала, что он вместо "Слушаюсь" усвоил отвечать: "С большим нашим пониманием!" - и никак его было не отучить. Ответил и на сей раз, когда генерал велел ничего в красном углу не трогать, оставить как есть.
Уже закипая, поджав губы недовольно, генерал разглядывал темные лики Спасителя, великомученицы Варвары, Николы Чудотворца, - подержал палец над лампадкой, потрогал черное потресканное дерево киота.
- Вот это - как называется?
- Это? - Ординарец не понял еще, что осердил генерала, и отвечал также молодецки, с восторгом: - А это, Фоть Иваныч, никак не называется!
- Вот те раз! - даже ошеломился генерал. - Мастер их делал - может, три тыщи за свою жизнь, - и это у него никак не называлось?
- Ящичек - и все.
- Тьфу! - сказал генерал. - Подай мне бекешу. А шинель свою - оставь дома. И чтоб к моему приходу знал бы точно, как этот ящичек называется.
И ординарец, все понявши, только ему и ответил "большим нашим пониманием". Более генерал ничего от него не услышал и самого его не увидел никогда.
Настала минута Шестерикова вступить в сектор генеральского наблюдения с котелком и с крышечкой.