По другую сторону от меня слышалось:
– Позвольте поинтересоваться, какие же организации финансировали экспедицию вашего супруга?
Жена дипломата смело атаковала епископа, преодолев разделяющую, их пропасть:
– А на каком языке вы собираетесь изъясняться в Барселоне?
– На языке Разума и Братства, сударыня. – И, снова обратись ко мне: – Язык будущего – это язык мыслей, а не слов. Вы согласны со мной, мистер Райдер?
– Да, – ответил я. – О да.
– Ну что слова? – вопросил епископ.
– Действительно, что слова?
– Не более чем условные символы, мистер Райдер, а наш век питает заслуженное недоверие к условным символам.
Голова моя шла кругом; после душного птичника в салоне моей жены и моих неисследованных душевных глубин, после всех многотрудных нью-йоркских удовольствий и месяцев одиночества в душном зеленом сумраке джунглей – это уж было слишком. Я ощущал себя Лиром в ночной степи, герцогиней Мальфи в окружении бесноватых. Я призывал на свою голову ураганы и хляби небесные, и желание мое, словно по волшебству, вдруг исполнилось.
Уже некоторое время я чувствовал – хотя тогда мне казалось, что у меня просто шалят нервы – какое-то повторяющееся, с постоянно увеличивающимся размахом движение: просторная кают-компания вздымалась и содрогалась, словно грудь спящего. Сейчас моя жена ко мне обернулась и сказала:
– Либо я пьяна, либо начинается качка. – И в ту самую минуту, когда она это произносила, мы все вдруг завалились набок, у буфета раздался звон падающих ножей и вилок, а на столе все рюмки опрокинулись и покатились, каждый ухватился за свой прибор, и на лицах, обращенных к соседям, отразилась целая гамма чувств – от ужаса у жены дипломата, до облегчения во взгляде Джулии.
Шторм, который вот уже час подбирался к нам, неслышный, невидимый, неощущаемый в нашем замкнутом, изолированном мирке, теперь обошел нас и со всей силой обрушился на нос корабля.
За грохотом последовала тишина, затем высокий нервный сбивчивый смех. Стюарды закрывали салфетками винные пятна на скатерти. Мы попытались возобновить беседу, но каждый ждал, подобно тому рыжему господину, следившему за набухающей на носу у лебедя каплей, следующего удара; и следующий удар приходил и был всякий раз сильнее предыдущего.
– Ну, я должна со всеми проститься, – сказала, вставая, жена дипломата.
Муж увел ее. Кают-компания быстро пустела. Скоро за столом остались только Джулия, моя жена и я, и по какой-то телепатии Джулия сказала;
– Как в «Короле Лире».
– Только каждый из нас – это все трое.
– Кто трое? – не поняла моя жена.
– Лир, Кент, Шут.