– Да он может хоть завтра на ней жениться и сделать ее королевой!
– В октябре у нас была такая возможность. Почему, объясните, мы не пустили итальянский флот на дно Средиземного моря? Почему не стерли Силезию с лица земли? Почему не высадились на Пантеллерии?
– Франко – это просто немецкий агент. Они вздумали поставить его у власти, чтобы обеспечить себя воздушными базами для бомбардировки Франции. Ну, как бы то ни было, этот номер у них не прошел.
– Монархия стала бы только крепче, чем когда-либо со времен Тюдоров. Народ его поддерживает.
– Пресса его поддерживает.
– Я его поддерживаю.
– И вообще кто сейчас обращает внимание на разводы? Старые девы, которым они в любом случае не угрожают?
– Если только он надумает вывести их шайку на чистую воду, они просто разбегутся и исчезнут, как… как…
– Почему мы не закрыли Канал? Почему не бомбили Рим?
– И не понадобилось бы. Одна решительная нота…
– Одно решительное выступление в парламенте…
– Одна маленькая демонстрация силы…
– Все равно, Франко не сегодня-завтра уберется обратно в Марокко. Мне говорил один человек, только что из Барселоны…
– … Один человек, только что из Форта Бельведер…
– … Один человек, только что из Палаццо ди Венециа…
– Нам только нужно показать им.
– Показать Болдуину…
– Показать Гитлеру…
– Показать их шайке…
– … не доживу до того, чтобы увидеть мою страну, родину Клайва и Нельсона…
– … мою страну, родину Хоукинса и Дрейка.
– … родину Пальмерстона…
– Будьте любезны, перестаньте, – сказала Гризель фельетонисту, который в порыве чувств пытался вывихнуть ей запястье. – Мне это не доставляет удовольствия.
– Не знаю, что отвратительнее, – сказал я, – искусство и мода Селии или политика и деньги Рекса.
– Что нам до них?
– О, моя любимая, почему любовь заставляет меня ненавидеть весь мир? Ведь она должна действовать как раз наоборот. У меня такое чувство, будто все люди и бог тоже в сговоре против нас с тобой.
– Так оно и есть.
– Но мы все равно счастливы, им назло. Здесь, сейчас, мы счастливы вдвоем, и они ничего не могут нам сделать, правда?
– Сегодня ночью, сейчас не могут.
Сегодня и сколько еще ночей?
– Помнить ли, – спросила Джулия тихим летним вечером, напоенным запахами цветущих лип, – помнишь ли тот шторм?
– Болтающиеся бронзовые двери.
– Розы в целлофане.
– Господина, который пригласил всех на «суарею», а потом исчез.
– Помнишь, как вдруг выглянуло из-за туч заходящее солнце и осветило наш последний вечер? Совершенно так же, как сегодня.
Весь день низкие тучи висели над самой землей, летний дождь с порывами ветра то и дело стучался в окна, и я несколько раз откладывал кисти, пробуждая Джулию от легкого транса, в котором она позировала мне уже бессчетное множество раз; мне никогда не надоедало писать ее, находить в ее облике все новое великолепие и новую нежность; в конце концов мы рано поднялись наверх, и, когда, переодевшись к ужину, спустились в гостиную, мир предстал перед нами преображенным – тучи рассеялись, светило вечернее солнце, ветер улегся и только чуть веял, колыша ветви цветущих лип, чей свежий после дождя аромат смешивался со сладким запахом буксовых кустов и высыхающего камня. Тень обелиска перечеркивала террасу.