На мой вопрос, как идут дела в Петрограде, Чхеидзе, измученный непосильной работой, подавленный выпавшей на него огромной ответственностью, многозначительно и мрачно ответил:
-- А вот вы сами увидите.
Стеклов сокрушенно жаловался:
-- Черт знает что здесь творится.
А Скобелев улыбался с таким видом, что ему, дескать, все на свете трын-трава.
Днем в большом Белом зале дворца происходило заседание рабочей секции Совета. Обсуждались, помнится, вопросы, связанные с возобновлением работ на заводах и введением 8-часового рабочего дня.
Но подлинным энтузиазмом вспыхнуло собрание, когда председатель сообщил о присутствии в зале вернувшихся из ссылки депутатов Второй Государственной думы. Церетели, окруженный товарищами по фракции, поднялся на трибуну. Он говорил о революционном подвиге, совершенном в февральские дни петроградскими рабочими и солдатами, о политической мудрости, проявленной ими при образовании правительства, когда они отказались от захвата власти и передали власть тем общественным элементам, которые в наибольшей мере способны разрешить поставленные Февральской революцией на очередь дня исторические задачи. Говорил он и о долге демократии соединить борьбу за всеобщий мир с обороной революции против угрожающего ей чужеземного империализма.
Это была большая программная речь. Но, пожалуй, самым значительным в ней было то, что Церетели, говоря от лица объединившихся меньшевиков и большевиков, пытался сделать свою программу всей революционной демократии.
"...Тов. рабочие, перед вами не члены отдельных фракций, на которые когда-то делилась наша партия, -- говорил он. -- Перед вами представители социал-демократической фракции, объединившей большевиков и меньшевиков. Как единое целое они ступают ныне в ваши ряды и предлагают вам в таком великом революционном деле объединить все революционные силы, не только слить обе части социал-демократической партии, но все демократические революционные силы объединить для общей борьбы"*.
Речь Церетели встретила восторженный прием как со стороны рабочих членов Совета, так и среди деятелей Исполнительного комитета: здесь уже чувствовалась потребность в словах объединения, хотя дифференциация направлений внутри Совета еще только началась.
Из Таврического дворца я поехал к Горькому44, рассчитывая через него ознакомиться с положением в руководящих кругах большевистской партии. У Горького встретил Суханова и целый ряд
* Известия 1917, No 20, 21 марта.
писателей-марксистов (помнится, среди них были Авилов45 и Базаров46). Говорили о предстоящем издании большой внефракционной социал-демократической газеты. Предложили и мне принять участие в газете в качестве заведующего рабочим отделом. Я принял это приглашение, так как из слов присутствовавших вынес впечатление, что газета будет стремиться, главным образом, к объединению социал-демократии. Да и вообще настроение собравшихся у Горького товарищей показалось мне весьма близким к тому настроению, которое я привез с собой из Иркутска. В частности, я рад был отметить, что почти все собравшиеся разделяли убеждение в необходимости соединить борьбу за демократический мир с политикой обороны. Горький был особенно горячим сторонником такой политики. Твердо стоял на почве ее и Базаров. Лишь Суханов толковал что-то о недопустимости "шейдемановщины"47, но его я не принял всерьез. Вообще при этой встрече с будущими руководителями "Новой жизни"48 я не чувствовал, чтобы они были "левее" меня.