Дело не только в том, что глубоко безнравственно в государственной политике руководствоваться чувством мести, возмездия, кровавой расплаты. Самое печальное заключается в возведении бесправия в ранг закона. Ибо "революционное право" - это беспредел. И это не является случайным.
К осени 1918 года прочность советской власти упала до самого низкого уровня. Казалось, еще один толчок, даже собственное неосторожное движение, и "первое пролетарское государство рабочих и крестьян" рассыплется, как песочная детская фигурка. Но, как это ни покажется парадоксальным, покушение спасло большевиков, спасло режим "пролетарской диктатуры", вызвало второе дыхание у государственного организма. Весьма красноречиво об этом сказал "любимчик революции" Троцкий. "В эти трагические дни (после покушения. Д.В.) революция переживала вну
408
тренний перелом. Ее "доброта" отходила на второй план. Партийный булат получал свой окончательный закал. Возрастала решимость, а где нужно - и беспощадность... Что-то сдвинулось, что-то окрепло, и замечательно, что на этот раз революцию спасла не новая передышка, а, наоборот, новая опасность..."168
Троцкий прав: перед лицом грозной опасности большевики взяли на вооружение самый отвратительный метод спасения государства - метод массового террора против собственного народа. Войну империалистическую, как и обещал Ленин, большевики превратили в гражданскую. В этом деле им способствовали многие. В том числе и те, кто помог прогреметь выстрелам вечером 30 августа 1918 года у завода Михельсона, что в 3-м Щипковском переулке...
Гильотина террора
Покушение на Ленина стало рубежом, когда террор индивидуальный сменился террором массовым, когда он стал важнейшим компонентом государственной политики. Ленин долго этого добивался. Троцкий вспоминал, что, когда обсуждали написанный им проект "Отечество в опасности", левый эсер Штейнберг решительно восставал против тезиса об уничтожении на месте всякого, кто будет оказывать помощь врагам:
- Наоборот, - воскликнул Ленин, - именно в этом настоящий революционный пафос (он иронически передвинул ударение) и заключается. Неужели же вы думаете, что мы выйдем победителями без жесточайшего революционного террора?
Ленин не пропускал ни одного случая, когда при нем говорилось о революции, о диктатуре, чтобы не заметить:
- Если мы не умеем расстрелять саботажника-белогвардейца, то какая это великая революция? Одна болтовня и каша...169
Впрочем, подобное можно прочесть не только у Троцкого, но и у самого Ленина. В своей брошюре "Очередные задачи советской власти" Ленин с сожалением пишет, что "наша власть - непомерно мягкая, сплошь и рядом больше похожая на кисель, чем на железо"170.