Нас положили в кроватки, сделанные по специальному заказу, – спальни у нас были отдельные, но рядом, через стенку. А в стенке была потайная дверь. Колыбельки наши были величиной с железнодорожную платформу. Борта у них закрывались со страшным лязганьем.
Мы с Элизой сразу же притворились спящими. Но через полчаса мы оказались вместе, в комнате Элизы. Слуги никогда не проверяли, как мы спим. В конце концов, здоровье у нас было отменное, и мы обеспечили себе отличную репутацию; про нас говорили: «…они – чистое золото, когда спят».
Так вот, мы спустились в люк под Элизиной кроваткой и вскоре уже подглядывали по очереди за нашими родителями, сидевшими в библиотеке, – через дырочку, которую собственноручно просверлили в стене и в верхнем уголке рамы портрета профессора Илайхью Рузвельта Свейна.
* * *
Отец рассказывал матери последние новости, которые он вычитал вчера из журнала. Оказывается, Ученые в Китайской Народной Республике вели эксперименты с целью сделать людей меньше ростом, чтобы они поменьше ели и на одежду не уходило бы столько материи.
Мама уставилась на огонь. Отцу пришлось два раза сказать ей про китайские слухи. Когда он повторил это во второй раз, она равнодушно ответила, что китайцы, наверно, могут добиться всего, чего захотят.
Всего около месяца назад китайцы послали две сотни исследователей на Марс – без каких бы то ни было космических кораблей. Весь мир ломал голову – как им это удалось? А сами китайцы помалкивали.
* * *
Мать сказала, что американцы целую вечность ничего не открывали.
– Оглянуться не успеешь, – сказала она, – опять новое открытие, и опять его сделали китайцы.
– А раньше все открытия делали мы, – сказала она.
* * *
Разговор был такой тупой, темп был такой замедленный, словно наши красивые молодые родители из Манхэттена были по шею погружены в мед. Казалось – а нам с Элизой давно так казалось, – что над ними тяготеет какое-то проклятие, заставляющее их говорить только о том, что их совершенно не интересует.
А ведь оно и на самом деле над ними тяготело, злое проклятие. Но мы с Элизой не догадывались, в чем было дело. А дело было вот в чем: они так отчаянно желали смерти собственным детям, что едва дышали, полузадушенные, почти парализованные.
Но я могу поручиться за своих родителей в одном, хотя у меня нет никаких доказательств, кроме того, что я чую сердцем: ни один из них никогда, ни под каким видом не обмолвился другому даже намеком на то, что он или она желает нам смерти.