Я даже не могу назвать их попискиванье звуком. Это скорее какая-то нездоровая тишина.
* * *
Продолжаю писать – при свете тряпочного фитиля, горящего в миске с животным жиром.
У меня тысяча подсвечников, а вот свечей нет. Мелоди с Исидором играют в триктрак – доску я им нарисовал прямо на полу вестибюля.
Они то и дело пытаются обжулить друг друга и хохочут.
* * *
Они собираются устроить прием на мой сто первый день рождения, до которого остался месяц.
Иногда я подслушиваю их разговоры. Привычка – вторая натура. Вера Белка-5 Цаппа для этого случая шьет новые костюмы – и для себя, и для своих рабов. У нее громадные кипы отрезов в кладовых, в Черепаховом Заливе. Рабы будут одеты в розовые шаровары и золотые туфли, и в зеленые тюрбаны с плюмажами из страусовых перьев – я слышал, как Мелоди про это рассказывала.
Дошло до меня, что Веру принесут на праздник в паланкине и ее будут окружать рабы с дарами и едой и факелами; а бродячих собак они будут отпугивать, звоня в обеденные гонги.
Хэй-хо.
* * *
Надо мне быть поосторожнее, как бы не перепить на собственном дне рождения. Если переберу, могу проболтаться всем о том, чего им знать не следует: то существование, которое ждет нас после смерти, куда хуже теперешнего.
Хэй-хо.
Разумеется, нам с Элизой не дали вернуться к утешительному идиотизму. При малейшей попытке нам влетало по первое число. Кстати, наши слуги и родители обнаружили один побочный продукт нашего превращения, который их прямо осчастливил. Они вдруг получили полное моральное право нас ругательски ругать.
Да, худо нам приходилось по временам!
* * *
Между прочим, доктора Мотта выгнали, а на смену ему явились целые полчища экспертов.
Поначалу нам это даже понравилось. Первые приезжие медики были специалисты – по сердечным болезням, по легочным, по почечным и так далее. Пока они нас изучали – орган за органом, брали на анализ все жидкости в наших организмах, мы были образчиками здоровья.
Они очень старались. Они в известном смысле были наемными служащими нашей семьи. Это были ученые-исследователи, чью работу финансировал нью-йоркский Фонд Свейна. Потому-то их было так легко собрать и загнать в Гален. Наша семья им помогла. Теперь настала их очередь помочь нашей семье.
Они то и дело над нами подтрунивали. Один из них, помнится, сказал мне, что, наверно, очень здорово быть таким долговязым.
– Как там погодка у вас наверху? – говорил он, и так далее.
В этих насмешках было что-то утешительное. У нас создавалось – без всяких на то оснований – представление, что наше уродство – пустяки, дело житейское. Я до сих пор помню, как специалист по ухо-горло-носу, заглянув при ярком свете в носовую полость Элизы, сказал: