Элизу спросили, почему же она так безоговорочно поддерживает китайцев.
– Разве цивилизованная страна может интересоваться такой чертовой свалкой, как Америка, – сказала она, – где некому даже о собственной родне позаботиться?
* * *
Но вот настал день, когда Элизу и Мушари увидели на Массачусетском мосту, они шли пешком из Кэмбриджа в Бостон. День был теплый, солнечный. Элиза была под зонтиком от солнца. Одета она была в футболку своей футбольной команды.
* * *
Господи ты Боже мой, ну и вид был у бедняжки!
Она так сгорбилась, что ее лицо было на уровне лица Мушари – а Мушари ростом не больше Наполеона Бонапарта. Курила она не переставая. Кашляла так, что, казалось, надорвется.
Мушари вырядился в белый костюм. При нем была тросточка. И в петлице у него красовалась алая роза.
Мушари и его клиентку вскоре окружила дружески настроенная толпа, и, конечно, там были съемочные группы кино и телевидения и газетные репортеры с фотокамерами.
Мы с мамой смотрели их по телевизору в прямом эфире, признаюсь, с ужасом – потому что процессия продвигалась все ближе к моему дому на Бикон-Хилл.
* * *
– Ой, Уилбур, Уилбур, Уилбур, – причитала мать, глядя на экран, – неужели это и вправду твоя сестра?
Я ответил горькой шуткой – без улыбки:
– Или это твоя единственная дочь, мама, или такая разновидность ящера, называемая панголин, – сказал я.
Мать была не готова к встрече с Элизой. Она поднялась в свои апартаменты, наверх. Мне не хотелось, чтобы прислуга присутствовала при шутовском представлении, которое задумала Элиза, – так что их я тоже отослал по комнатам.
Когда зазвонил звонок у входной двери, я сам пришел открывать. Я улыбался – панголину, камерам, толпе.
– Элиза! Дорогая моя сестра! Какая приятная неожиданность! Входите, входите! – сказал я.
Приличия ради, я сделал слабую попытку прикоснуться к ней. Она отшатнулась.
– Посмей только меня тронуть, Лорд Фаунтлерой, – я тебя укушу, подохнешь от бешенства, – сказала она.
* * *
Полиция помешала толпе ворваться в дом следом за Элизой и Мушари, а я задернул занавеси на окнах, чтобы никто не подглядывал.
Удостоверившись, что мы говорим без свидетелей, я уныло спросил:
– Чего ты хочешь?
– Тебя, красавчик, – сказала она. Она хохотала и заходилась кашлем. – Что, наша дорогая матушка или дорогой батюшка тоже здесь? – Она поправилась: – Э-э, да наш дорогой батюшка помер, кажется? Или дорогая матушка отдала концы? Вечно их путаю.
– Мама в Черепашьем Заливе, Элиза, – соврал я. В душе у меня бог знает что творилось – я едва не терял сознание от горя, отвращения, сознания своей вины. Я прикинул на глаз, что объем ее грудной клетки был не больше коробка спичек. В комнате пахло, как на винно-водочном заводе. Ясно, что у Элизы были проблемы и с алкоголем. Кожа у нее была жуткая. Цвет лица точь-в-точь как дорожный шкаф-сундук нашей прабабки.