Наконец Михалыч закончил привинчивать медальон, рукавом халата протер фаянсовый овал и подмигнул немолодому мужчине, изображенному на медальоне, подмигнул так, как старому знакомому.
– Вот теперь порядок, – он вытер ладонь о ладонь и с приветливой улыбкой обернулся к Герману Богатыреву. – Все как договаривались, чики-чики, Михалыч свое слово держит.
– Хочу взглянуть, – сказал Герман.
– Это пожалуйста, это конечно, завсегда можно.
Михалыч двинулся по узкому, похожему на мелкий окоп проходу из гранитных плит в дальний угол мастерской. Затем остановился и поманил указательным пальцем Германа. Тот двигался осторожно, боясь испачкать черный костюм и черный портфель в каменную пыль.
Наконец все-таки добрался, протиснулся узкой траншеей к небольшой площадке. Прямо на полу лежала гранитная плита с эмалевым медальоном. С медальона на Германа Богатырева смотрел широко улыбающийся Сергей Серебров. От фотографии друга Германа Богатырева даже бросило в дрожь. Он поставил к ногам портфель, прижал указательный палец к пухлым губам, потер ладонями виски.
– Что с ним случилось? Как его угораздило? – участливо осведомился Михалыч.
– Трагический случай.
– Я так и понял. Ведь молодой, здоровый мужик, такие бабам ох как нравятся!
– Да, нравятся, – согласился Герман, – но жизнь есть жизнь, – его голос звучал трагически, как голос диктора, сообщающий народу весть о кончине главы государства.
На гранитной плите, кроме медальона, была короткая надпись: «Серебров Сергей Владимирович. 1956 – 1998». Между датами золотилось, поблескивало длинное тире.
– Вот так, – прокомментировал дело своих рук Михалыч, – жизнь человека умещается в черточку, – он ногтем указательного пальца поскреб по тире и скроил грустную, подобающую моменту мину.
– Ладно, Михалыч, спасибо за работу. Только вот глаза у него какие-то…
– Что? – переспросил мастер.
– Глаза, говорю, у него какие-то.., грустные.
– А чего же веселым быть? – взялся рассуждать Михалыч. – Его уже с нами нет.
– Это как сказать, – ответствовал Герман.
– Оно, конечно.., оно понятно, он в памяти, он в сердцах друзей и родственников, но уже не сможет ни выпить, ни закурить, бабу обнять не сможет… – о выпивке, курении и бабах Михалыч говорил очень жалостливо, и Герману показалось, что из глаз старика вот-вот покатятся скупые мужские слезы.
Но мастер плакать не стал. Он повернулся к заказчику и показал тому широкие мозолистые ладони.
– Пора и окончательный расчет произвести, а?
– Да-да, сейчас, – дрогнувшим голосом произнес Герман.
Он поднял портфель, открыл его, заглянул вовнутрь и вытащил две стодолларовые банкноты.