Серый облизал пересохшие губы и попытался что-то сказать, но из горла вырвался только какой-то хриплый писк.
- Попробуй еще раз, - посоветовал голос.
Серый скрипнул зубами и, стараясь, чтобы голос звучал спокойно, выдавил в трубку:
- "Опель"... "опель-аскона", серебристый... Ржавый весь, долбаный-передолбаный. Мужик в светлой куртке, в джинсах... брюнет, что ли, или шатен... Если кто-то и взял, то он, точно.
- Номер машины? - быстро спросил голос.
Серый напрягся и, припомнив, продиктовал номер.
- Ладно, щенок, - сказали ему, - отсрочку ты заработал. Но только отсрочку! Если что-то не получится, если этот подонок прорвется... ну, в общем, ты об этом узнаешь одним из первых.
- Да пошел ты, - с тихим отчаянием сказал Серый в короткие гудки отбоя. Руки тряслись так, что повесить трубку на рычаг удалось лишь с третьей попытки. После этого он долго стоял в будке таксофона, прислонившись лбом к грязному стеклу, борясь с подкатывающим к горлу тошнотворным животным ужасом и проклиная тот день, когда, польстившись на высокий гонорар, впутался в чужую игру по неизвестным правилам, а скорей всего - и без правил...
Он не заметил, как к будке подошел Лысый. Без церемоний потянув на себя неподатливую дверь, он всунул в образовавшуюся щель плешивую башку и спросил:
- Ну ты чего, Серый? Сколько тебя ждать-то?
- Да пошел ты в ж..., козел!!! - заорал Серый так, что разом запершило в горле, и, оттолкнув с дороги опешившего подельника, опрометью бросился вон из будки.
Грунтовка была узкая и, по всем приметам, малоезженая - лес вплотную подступал к двум неглубоким, уже начавшим затягиваться худосочной травой колеям, в которых было полно прошлогодней сосновой хвои и растопыривших серые чешуйки мертвых шишек. Неподалеку от того места, где проселок упирался в четырехполосное шоссе, сосновый бор сменялся непролазной мешаниной лиственного молодняка берез, осин, чахлого малинника и высокой, по колено, серебристо-зеленой травы, надежно скрывавшей догнивающие на корню трухлявые лапти невостребованных боровиков и россыпи невесть откуда взявшихся ржавых консервных банок. Дорогу перегораживал сбитый из ошкуренных сосновых жердей шлагбаум, украшенный помятым и облупившимся жестяным кругом, на некогда красной поверхности которого с трудом угадывался белый прямоугольник запретительного "кирпича". Тянувшаяся параллельно шоссе заросшая канава, по дну которой лениво текла черная от торфяной взвеси вода, встречаясь с грунтовкой, ныряла в забитый лесным мусором кульверт, почти совершенно скрытый от глаз свисающими прядями травы.