А теперь, за этой закрытой, даже не запертой дверью она уходила от него, отдаляясь с каждой секундой.
Она все поняла, в этом не было сомнений. У нее был цепкий, быстрый ум, и то, что она ничего не сказала майору, было, конечно же, сознательно принятым решением. Она поняла все в то же мгновение, как он солгал, взвесила все плюсы и минусы, в доли секунды приняла решение и поддержала его ложь, не выдав себя ни взглядом, ни дрожанием ресниц...
Она была прекрасной женщиной, и рядом с ней Сергей Дмитриевич вдруг почувствовал себя маленьким, ничтожным и очень грязным. Все его переживания, все попытки как-то исправить положение и даже связаться со своим двойником рядом с ее молчанием выглядели копошением опарышей в выгребной яме. Она стремительно уходила от него, потому что кто же станет жить под одной крышей с маленьким, ничтожным и вдобавок кровожадным чудовищем?
Он метался по квартире, как раненый тигр, перебирая в уме слова, выдумывая одну ложь за другой и немедленно отбрасывая их - все, что он мог придумать, никуда не годилось. Жена видела его насквозь, и обмануть ее было делом немыслимым. Это тебе не майор Гранкин... Убить ее? Шинкарев горько улыбнулся. Все его существо восставало против этой сумасшедшей идеи.
Только в состоянии полного умоисступления он мог хотя бы мысленно совместить эти слова в одно безумное, совершенно лишенное смысла словосочетание: убить жену. Жену. Живую, теплую, с сильными красивыми руками и карими глазами, которые все понимают. Взять в руки топор и ударить - по живому, по теплому, родному... И потом, что это даст? Так он только выдаст себя, и больше ничего.
Убить себя? Нет, страшно, все равно ничего не выйдет. Что же делать?
К вечеру Алла Петровна вышла из спальни. Бледно улыбнулась, отводя покрасневшие глаза, поправила перед зеркалом в прихожей прическу и буднично сказала:
- Пойдем пить чай.
Они пили чай, сидя перед телевизором, и молчали.
Он радовался тому, что она рядом, и мучился от того, что это ненадолго. Допив чай, она унесла посуду на кухню, вернулась, выключила телевизор и сказала:
- Давай ложиться.
Он лег и вытянулся во всю длину, отстранившись от нее настолько, насколько позволяло общее одеяло, и ощущая себя окаменевшим бревном, миллион лет пролежавшим в песке. Вдруг она зашевелилась, прижалась всем своим упругим, горячим телом к его каменному боку и тихо прошептала в самое ухо, щекоча его рассыпавшимися волосами:
- Давай...
- Что? - не поверил он. - Как... А как же, ведь у тебя... Ты говорила, что началось...
- Не болтай, - шепнула она. - Началось и кончилось. У женщин так бывает, особенно у таких старух, как я. Давай, дурачок, я соскучилась.