- Ни хрена подобного, - на секунду прерывая свое занятие, ответил Гранкин. - Ишь, чего выдумал - брось! Она у меня загорится, как миленькая. Мы к ней применим Ипатьевский метод...
- Какой еще метод? - насторожился Ипатьев.
Словосочетание было знакомым - что-то такое было на заре перестройки, а то и раньше, связанное с каким-то другим Ипатьевым, - но что оно означало, он припомнить не мог, как ни старался.
- Ипатьевский метод, - повторил майор Гранкин. - Ты что, не в курсе? Ипать ее будем, ипать!
- Вот дурак, - с обидой сказал следователь довольному майору. - Сам мент, и шуточки ментовские...
Мы о деле говорить будем или нет?
- О деле? - с неохотой переспросил Гранкин, критически разглядывая окончательно расползшуюся сигарету. Придя к неутешительному выводу, он смял ее и сунул в пепельницу, немедленно возобновив неторопливое ковыряние в расплющенной пачке. - О деле... - со вздохом повторил он. - Понимаешь, Леша, не хочется мне говорить об этом деле. Ну, что о нем говорить?
Ведь типичный же "глухарь", висячка мертвая, проклятущая, распротухлое дерьмо...
- Так уж и "глухарь"? - с сомнением спросил следователь.
- Ну, а что же еще? Ни мотива, ни следов, ни отпечатков... Сумочка на месте, кошелек на месте, сережки в ушах - ограбление отпадает. Да и взять-то у нее, в общем, было нечего...
- Изнасилование? - предположил Ипатьев.
Гранкин в ответ только горестно покачал головой.
Он, наконец, вынул из пачки более или менее целую сигарету, придирчиво оглядел ее со всех сторон, даже понюхал зачем-то, поморщился и закурил, окутавшись вонючим облаком дыма.
- Твои соображения? - спросил следователь, видя, что майор не собирается нарушать молчание.
- Соображения простые, - с неохотой отозвался тот. - Говно дело, вот какие у меня соображения. Похоже, у нас в околотке завелся-таки псих, и хрен мы его выловим, пока он сам на чем-нибудь не проколется.
Ни одной же зацепки!
- Ты мне это брось, - строго сказал Ипатьев. - Что значит - ни одной зацепки? Насколько я понял, паспорт был при ней.
- Ну и что? В паспорте же не написано, кто ее в решето превратил... Старушка-мать ничего не знает, трясется только и все норовит головой об стенку...
Ипатьев поморщился.
- Это все лирика, - нарочито сухо сказал он. - Что она говорит?
- Да ничего не говорит! Сказано же, ни хрена она не знает. Ну, обычная бодяга: домашняя девочка, скрипка под мышкой, никаких вредных привычек, никакой наркоты, никаких мальчиков... С репетиции на запись, с записи на работу, с работы домой - все по графику, как в трамвайном парке.