Сегодня за аппаратурой сидел Гуня – длинный, тощий и нескладный юнец двадцати восьми с лишним лет, носивший обувь сорок седьмого размера, сильные очки и украшенный по всему фасаду вулканическими прыщами самого зловещего вида. Сквозь его длинные кудрявые волосы на макушке уже начинала предательски просвечивать аккуратная круглая плешь, а в мелких, быстро разрушающихся зубах, как всегда, дымилась небрежно задвинутая в угол рта беломорина, казавшаяся неотъемлемой частью Гуниного лица. Правая Гунина нога была привольно перекинута через подлокотник, а левой он отталкивался от пола, опасно покачиваясь вместе с наклонно стоявшим на двух ножках креслом. Весь перед его черной вельветовой рубашки был густо усыпан пеплом, но это, казалось, нисколько не заботило беспечного слухача.
– Привет слухачам! – громко приветствовал его Балашихин, приближаясь к устройству для прослушивания.
Гуня открыл увеличенные толстыми линзами глаза и поднял кверху похожую на пекарскую лопату ладонь.
– Привет нюхачам! – в тон майору ответил он.
Они обменялись рукопожатием. Рука у Гуни, как всегда, была потная, и Балашихин незаметно вытер ладонь о брюки.
– Как наш клиент? – спросил он, опираясь плечом о консоль, так как сесть здесь было не на что.
– Это который? – спросил Гуня, без нужды поправляя болтавшиеся на шее головные телефоны. – А, это который прокурор!..
– Следователь прокуратуры, – поправил его Балашихин.
– По мне так одно дерьмо – что следователь, что прокурор, – сообщил Гуня. – Страшнее гаишника зверя нет и быть не может. А клиент ваш молчит – переживает, надо полагать…
– Кстати, – сказал Балашихин, – анекдот про гаишника знаешь?
– Знаю, – сказал Гуня. – Я знаю пятьсот семьдесят два анекдота про гаишников, причем сто четыре из них сочинил я сам. Но я с удовольствием выслушаю еще один, вот только.., гм…
– Что такое?
– За ужином объелся я, – закатив глаза, заунывным голосом начал цитировать раннего Александра Сергеевича Гуня, – да Яков запер дверь оплошно…
– Ах, как же было мне, друзья, и кюхельбекерно, и тошно! – со смехом закончил за него Балашихин. Смех его был смехом облегчения: Гуня сам предлагал ему решение проблемы, над которой он в данный момент ломал голову. – Все понятно. Беги, я посижу.
– Только вы никому, – медленно распрямляя все свои два с лишним метра, попросил Гуня. – Хорошо, что вы зашли, а то я думал, совсем пропадать придется…
– Не боись, – заверил его Балашихин, неторопливо усаживаясь в нагретое Гуней кресло. – Могила. Да ты беги, а то обделаешься, чего доброго…
Гуня ушел. Балашихин быстро, чтобы не давать себе времени на раздумья, отключил записывающую аппаратуру и позвонил Лопатину. Закончив разговор, он дождался Гуню, рассказал ему обещанный анекдот и удалился с чувством хорошо выполненной работы.