Репортажа, конечно, никакого не будет, — подумал он, постепенно успокаиваясь. — Вернуть, что ли, эту дуру? Поздно, она, скорее всего, уже ушла. И потом, пусть прогуляется, ей это полезно. И чем черт не шутит — бывают же совпадения! А вдруг звонила все-таки не Скворцова, и там действительно будут брать банду? Пропустить такое событие было бы просто обидно. А со Скворцовой сочтемся, дайте только срок”.
Решив так, он окончательно успокоился, вызвал Брагину и попросил у нее кофе на двоих. Ладка вздохнула и включила кофеварку. Пока та хрипела и булькала на подоконнике, она придирчиво проинспектировала собственную внешность, устранила пару мелких, незаметных для постороннего взгляда дефектов и на всякий случай положила в рот мятную резинку — шеф любил свежее дыхание, хотя Ладка никогда не могла понять, зачем оно ему нужно: целоваться-то он любил, но места для этого выбирал, мягко говоря, нетрадиционные .
Разлив кофе по чашкам, Ладка нагрузила поднос и вошла в кабинет редактора, стараясь не слишком вилять бедрами. Врожденное чутье и богатый опыт не подвели и на этот раз и на следующий день друг Витюша, расчувствовавшись, подарил ей золотые сережки со стразами, о которых она мечтала уже третий месяц. Он был немного раздражен тем, что так и не дождался своего репортажа. Более того он не дождался также и Толоконникову, но как раз это волновало его меньше всего — до тех самых пор, пока он не узнал, что послал ее на смерть.
Примерно за час до того, как в редакции “Инги” раздался фатальный для фоторепортера Людмилы Толоконниковой телефонный звонок, в узком кабинетике, заставленном умирающей от старости и врожденного рахита мебелью и уже с утра полном застоявшегося табачного дыма, майор Селиванов подвел черту под затянувшимся спором.
Лицо у майора было совсем не утреннее — с большими фиолетовыми мешками под глазами и рельефно проступившей на бледных от недосыпания щеках щетиной. Он был похож на человека, медленно и с большим трудом выходящего из двухнедельного запоя, особенно сейчас, когда на нем не было формы, которую сменили сильно вытянутые на коленях брюки, кургузый пиджачок неопределенного цвета и того покроя, который был модным в конце семидесятых годов, и серая водолазка, еще больше подчеркивавшая бледность его лица. Вертя в желтых от никотина пальцах прозрачную биковскую ручку, майор сказал, глядя в стол:
— Все, Колокольчиков. Все, понимаешь? Я не желаю больше об этом говорить. Я долго думал, и я принял решение: эта сделка мне не подходит. И давай на этом закончим.