Тут я вспомнил, что у одного московского поэта есть попугай, который умеет произносить только одно слово: "сюрреализм". Пьем, к примеру, водку, по телевизору идет "Сельский час" или "Девятая студия", а попугай долбит свое: "Сюрреализм, сюрреализм!.." К месту пришелся бы сейчас этот самый попугай.
- Не может ему памятник стоять, - сказал я. - Он живой. Причем настолько живой, что час назад просил у меня три рубля на закуску.
- Ренатик - здесь?! - радостно всполошилась Степанида. - В каком корпусе?
- В нашем. В шестом номере.
Степанида поднялась со стула.
- Забегу к нему, - решительно сказала она.
- А телеграмму, блин... Пуладику... кто будет писать? - разозлился я.
Самохина посмотрела на меня уничтожительно.
- Грубый ты, Балаховский, - заявила она. - Ты, наверное, не дал ему три рубля.
- Три не дал, рубль дал. Садись на место, а то я вообще не буду с тобой писать эту вонючую телеграмму.
- Ну и не пиши. Тоже мне... вонючую... От своего имени, конечно, ты не вонючую напишешь...
- Уж не сомневайся.
- Так, да?
- Именно. Блин, ты сядешь или нет?
Степанида явно колебалась.
- Может, я хоть на минутку забегу?
- Напишем - и хоть на ночь туда иди.
При слове "ночь" моя соавторша внезапно погрустнела.
- Ночью опять Кондаков будет ломиться, - сказала она. - Кошмар какой-то... Слушай, Балаховский! Может, ты посидишь у меня до утра?
- Это смелое предложение, - заметила моя жена, отрываясь от чтения газеты "Диена" на латышском языке. Латышского она не знала, но все же находила такое времяпрепровождение увлекательным.
- Ириша, я же не в том смысле... Хочешь, приходи с ним вместе.
- Степанида, не создавай людям проблемы, - посоветовала жена. - Будь проще, впусти Кондакова. Как коммунист коммуниста.
- Ну вас... - рассердилась Самохина. - К вам - как к людям...
- Четверть седьмого, - заметил я. - Сорок пять минут до ужина. Мы будем писать телеграмму?
- Будем... - обреченно сказала Степанида и вернулась за стол.
Я придвинул "Эрику" поближе, вставил лист бумаги.
- Есть хорошее начало, - сообщила Степанида. - Типа, мы пишем вам с морского побережья, где шелест волн напоминает о шелесте струн вашей гитары. Все-таки он человек с тонким вкусом.
- Кондаков? - не удержалась Ирина.
Тут я цыкнул на нее, и жена снова погрузилась в чтение "Диены". Но роковое имя уже было произнесено.
- Балаховский, - жалобно заныла Самохина, - а может, все-таки посидишь у меня ночью? У меня "Сибирская" есть, я пельменей сварю в чайнике...
- Что мне твоя "Сибирская"? У Галимова шесть литров башкирского спирта есть.